Я снова застонал, и стон этот чужим звуком отдался в ушах. Это был мой голос, мой стон, но все же он каким–то образом был чужим, чужим и почти отвратительным для меня. Мне стало холодно. Я замерзал, словно что–то во мне, глубоко во мне самом, превращалось в лед. Во мне серой, темной волной поднимался ужас, грозивший затопить остатки разума и способность сохранять рассудок, и лишь с великим трудом я сумел отбросить его.
Безумное биение сердца понемногу унялось, но я еще долго сидел, не шевелясь и закрыв глаза под окном, мобилизовав себя на новый возможный припадок и на противостояние ему. Но хуже мне не становилось, и я наконец решился открыть глаза и осмотреться.
Комната стала другой.
Я не мог сказать, в чем конкретно состояли эти перемены. В общем и целом все оставалось таким как прежде, и все же это было не совсем так, воспринималось окружающее теперь совершенно по- другому. Совсем как мой голос — с одной стороны, это был мой голос, с другой стороны, — чужой. Ничто не изменило своего местоположения, и все же воспринимал я предметы неправильно, неправильными, иными были и углы между стенами и потолком, огонь был чуть иного цвета, причем, одновременно он стал жарче, чем прежде, все контуры мебели сдвинулись, каким–то совершенно абсурдным, противоестественным образом они изменились.
Это выглядело так, будто все меня окружающее в один присест перестало принадлежать знакомому мне миру, а составляло теперь иной, незнакомый мне универсум, геометрические и природные законы которого были отличными от наших. Я мог различать оттенки и цвета, которые не существовали, углы, не составлявшие в сумме трехсот шестидесяти градусов, линии, которые шли параллельно и все же каким–то непостижимым, фантастическим образом пересекались, я мог видеть предметы, имевшие всего лишь одно измерение… Это было все равно что попытаться представить себе, например, четырехугольную окружность — что, согласитесь, невозможно. А если это вам каким–нибудь образом удастся, то смело можете записывать себя в безумцы.
Вскрикнув от неожиданности, я прикрыл глаза и в отчаянии шлепнул по ним ладонями, пытаясь прогнать эти образы из сознания, но не смог. Представшее моему взору было невозможным. Невероятным!
И все же, несмотря ни на что, я видел перед собою эту иную реальность.
Потом послышались какие–то звуки. Я не силюсь описывать их, просто это были какие–то глухие, непонятные, совершенно чуждые слуху тоны, приглушенные, аритмичные удары, которые отдавались во всем теле моем и заставляли вибрировать каждое нервное волокно в отдельности, и сердце мое подхватило этот неровный ритм. Ухо мое уловило и другой странный звук — будто синхронно копошились миллионы и миллионы закованных в роговую броню гигантских насекомых, потом я услышал голоса, выкрикивавшие мое имя, причем звучало оно искаженно, неправильно, даже непристойно, оскорбительно для меня, отдаваясь в ушах ударом хлыста.
Потом чья–то рука грубо схватила меня за шиворот и рывком поставила на ноги. Я завопил как бешеный, стал вырываться, изгибаясь, словно мучимый судорогами страшной боли, и попытался снова поднять руки и закрыть лицо, только бы не видеть, ради всех святых, не видеть это ужасающее, серое Нечто, в которое превратилась моя комната, но эти незнакомые мне руки были уже тут как тут, стиснули мои кисти и снова прижали их к бедрам, третья рука вцепилась мне в плечо, вынудила меня поднять голову и начала меня трясти. Инстинктивно я открыл глаза.
То, что я увидел, исторгло из моей груди крик ужаса. Передо мной стоял монстр. Чудовище о четырех руках и двух головах, лица которых, исказившиеся в гнусных гримасах, подмигивали и ухмылялись мне. Взревев, я рванулся прочь и не глядя, почти наугад крепко саданул по одной из этих мерз–ких рож. Раздался шлепок, словно кулак мой угодил в жидкую кашу, и меня охватило чувство невыразимого отвращения. Одна из жутких физиономий исчезла, ко мне юркнула какая–то тень, и в следующее мгновение какая–то неведомая сила заломила мою голову и грохнула ею о стену.
Боль тут же враз перенесла меня в мир привычной реальности. И вместо двухголового чудовища передо мной стояли Говард и Рольф, а та самая демоническая рожа стала бульдожьей физиономией Рольфа. Левый глаз его затек кровью, и под ним уже начинал зловеще темнеть солидный синяк. Боль в руке моей была адская. Я уставился на них, хотел что–то сказать, оправдаться, но из горла вырывалось лишь нечленораздельное мычание.
Говард схватил меня за плечи и повернул к себе.
— Ну что, опомнился? — обеспокоенно спросил он.
Я кивнул. Внезапно на меня одуряющей волной накатила слабость, и я почувствовал себя совершенно без сил. Стало еще хуже, чем было. Пошатнувшись, я попытался схватиться за стену, но рука моя скользнула по обоям, и я стал падать. Кинувшийся ко мне Рольф сумел в последнюю секунду подхватить меня.
— Отнеси его на кровать, — тихо велел ему Говард. — Но осторожнее. Все происходит быстрее, чем я рассчитывал.
Я не понял, что он имел в виду, да и не мог понять. Я вообще был не в состоянии что–либо понимать. Единственным охватившим меня чувством был страх, жуткий панический страх сойти с ума и еще, вероятно, ужас от осознания того, что все произошедшее со мной — увы, реальность. Худшего себе и представить было невозможно.
Рольф послушно отнес меня в постель и укрыл одеялом, словно больное дитя.
— Все в порядке? — проворчал он и даже попытался улыбнуться, но улыбка странно выглядела на его физиономии, украшенной свежим кровоподтеком.
— Что… что это было, Говард? — шепотом спросил я. — Боже правый, что же… это могло быть? — Не обращая внимания на слабость, я попытался подняться и смотрел на него округлившимися от страха глазами.
Говард наклонился ко мне, мягко уложил меня на подушки и обменялся с Рольфом озабоченным взглядом.
— Ничего, о чем бы тебе стоило беспокоиться. Сон — да и только.
— Да никакой это не сон! — возразил я. — Это было… Боже мой… да ведь вся комната стала на себя не похожа и…
— Это были видения, галлюцинации, — отвечал Говард, и теперь в его голосе уже не было прежней мягкости, наоборот, он словно приказывал мне воспринимать происшедшее именно так. — Возьми себя в руки, Роберт, прошу тебя. То, что ты пережил, — не более чем галлюцинации. Ничего общего с реальностью они не имели. Во всяком случае, пока.
— Пока? — ошалело переспросил я. — Что… что это значит?
— Этого я не знаю, Роберт, — ответил Говард. — Я на самом деле не знаю. У меня есть… одно подозрение. Собственно, это лишь догадка, не более.
— Так скажи мне!
— Нет, — отказался Говард. — Пока об этом вести речь преждевременно. Вот завтра в это же время, вероятно, мы будем знать уже больше.
— Черт возьми! На карту поставлена моя жизнь! — прошипел я. — Я имею право знать, что…
В дверь постучали. Говард тут же вскочил, жестом приказав мне умолкнуть, и быстро прошагал к дверям. Подозрительно кстати появился этот визитер. «Уж не нанял его Говард специально, чтобы избавить себя таким образом от моих докучливых расспросов?» — мелькнуло у меня в голове.
Это был портье. Я мгновенно узнал этого маленького человечка с лисьим личиком, хотя видел его всего раз, да и то мельком в самый первый день, когда мы только приехали сюда. Он не очень вежливо раскрыл дверь, хотя Говард пытался пообщаться с ним через узкую щелочку, и уже собрался по–хозяйски прошествовать комнату, но Говард загородил ему дорогу.
— Слушаю вас? — осведомился он.
— Я… Мне послышались крики, мистер Филипс, — сказал портье. — Крики и шум. Словно здесь дрались. — Он встал на цыпочки, чтобы через плечо Говарда обозреть комнату, и взгляд его застыл на Рольфе и его уже начинавших темнеть от злости глазах.
Ничего подобного не имело места, — быстро заверил его Говард. — Весьма благодарен вам за внимание, однако…
— Тем не менее я слышал крики, сэр, — упрямился портье.
Говард вздохнул.
— У моего племянника случился приступ, — признался он. — Но теперь ему стало лучше.
— Приступ? — Вообще–то Говард мог бы изобрести отговорку и получше, потому что при слове «приступ» на лице портье проступила еще большая настороженность. — Поймите меня правильно, мистер Филипс, — сказал он. — Но отель наш заботится о своей репутации. И коли ваш племянник болен, вам следовало бы показать его врачу, либо…