В дневное время через эту брешь она видела холмы, возвышенности, скалы – все складки местности, такие знакомые ей, что даже в темноте она узнавала их очертания. На много миль по правую сторону не было ничего, кроме ее дома.
Но слева, за подъездной аллеей, внизу холма и в пяти минутах ходьбы от ворот лежала деревня – лежал весь мир. И вся физическая сущность его была заключена в этой деревне. В ней можно было найти любого представителя рода человеческого, какие только встречаются на земле. Там жил Джеймс Бакмастер, мясник и владелец фруктовой лавки, маленький и худой, даже слишком худой для мясника; но почему люди, занимающиеся этим ремеслом, обязательно должны быть здоровыми, мускулистыми типами? Они, как и все люди, живут двойной жизнью – реальной и воображаемой; возможно, они чувствуют себя здоровыми и мускулистыми в глубине души. Еще был мистер Брукс, занимавшийся торговлей бакалеей и тканями, а часть его магазина была отведена для хранения химических реактивов и фотографии. Мистер Брукс был способным бизнесменом: его бакалея продавалась на десять миль вокруг, к тому же он прислуживал во время церковных церемоний, а его жена демонстративно не разговаривала с женщинами, которые ездили за продуктами в город. Да и чем заниматься жене, как не поддерживать дела своего мужа? Размышляя об этом, она чуть не рассмеялась иронично, но, поспешно подавив это желание, стала вспоминать других жителей деревни.
Хотя уличное освещение там отсутствовало, темно не бывало никогда: мистер Баркер, владелец бара «Олень», всегда зажигал у входа в свое заведение два фонаря. Симпатичным, добрым человеком был этот мистер Баркер. Говорили, что он долго не протянет – утопит себя в собственном пиве. У него был необъятный живот, но и такая же необъятная улыбка, и даже если пиво грозило утопить его, возможно, эта улыбка могла бы спасти… Она опять почувствовала, как наружу просится смех, но на этот раз по-настоящему веселый.
Потом еще мисс Шокросс, Кейт Шокросс, как все звали ее, начальница почты. Почему это в деревнях начальниками почты всегда бывают женщины и очень редко – мужчины? Она не задумывалась об этом прежде, но вспоминать о Кейт Шокросс ей не хотелось, и мысли ее переключились на Пегги Матер, что жила с мисс Шокросс и являлась ее племянницей. А еще она была кухаркой и горничной в Уиллоу-ли[2] и в данный момент находилась внизу, на кухне, занимаясь приготовлением ужина – рождественского, семейного ужина.
Она заставила себя не думать больше о Пегги Матер, потому что эти мысли опять вызвали в ней легкий трепет.
Она начала успокаивать себя завтра в это же время она уже сможет думать и о Пегги Матер, и о многом другом, о чем не осмеливалась до сих пор размышлять, потому что будет знать, станет свободной или нет. Не стоит смотреть на это таким образом, упрекнула она себя. Но опять, вопреки всем ее усилиям, мысли вернулись к Кейт Шокросс, почте, освещению в деревне. Эта женщина никогда не зажигала свет на крыльце почты, чтобы помочь людям ориентироваться. Даже в самом помещении горела слабая лампа, которую она и зажигала-то перед самым закрытием. И все же, Кейт Шокросс была, наверное, хорошим человеком. Исходя из того, что она учила детей в воскресной школе, готовила к службе алтарь и в течение многих лет немало жертвовала на церковные нужды, она должна была быть хорошим человеком. Однако некоторые интерпретировали такую щедрость Кейт Шокросс по-своему. Мистер Бленкинсоп, жезлоносец,[3] выразился очень метко, заявив однажды, что ее доброта объясняется не столько любовью к Богу, сколько к Божьему слуге – священнику. Очень, очень точным было это замечание. После смерти супруги мистер Бленкинсоп хотел жениться на Кейт Шокросс; поговаривали – якобы потому, что она унаследовала кругленькую сумму от дяди, проживавшего в Канаде, которого и в глаза-то не видела. Говорили также, что Кейт была возмущена его предложением. Поэтому мистер Бленкинсоп имел основания выражаться так ядовито.
Опять ей захотелось смеяться, но сейчас это был не веселый смех, а как бы приправленный горечью. Потом желание смеяться угасло, а чувство горечи усилилось и, весомое, поднялось к самому горлу и осталось там. «Хватит, хватит, об этом тоже больше не надо,» – резко приказала она себе.
Грейс подняла голову и вновь посмотрела в сторону деревни. Оттуда, издалека, с трудом пробивался через темноту слабый огонек. Она знала, что это у доктора Купера. Он всегда зажигал над своими воротами фонарь, в его приемной постоянно горел свет, и занавески он никогда не задергивал. И когда все огни в деревне, и даже в «Олене», были потушены, свет над воротами дома доктора Купера продолжал гореть. Да и сам этот человек был как луч в темном мире. Так думали не все: для людей консервативных его методы были слишком смелыми. Но для нее он был и отцом и матерью, от которых можно было ничего не скрывать – как на исповеди.