Он чувствовал себя, как пешеход, застигнутый красным огнем посередине перехода. Бежать вперед или благополучно вернуться назад?
Конечно, все это очень мило и оригинально-искать родственную цивилизацию по всей Вселенной, выкликать ее радиосигналами, нащупывать все удлиняющимися маршрутами космических кораблей и обнаружить.... у себя дома, на Земле. Но какая польза будет человечеству от такого открытия? Надо думать, никакой.
До сих пор энтузиасты "братских контактов" соблазняли людей возможностью позаимствовать без отдачи у "иного разума" какой-либо неизвестный вид энергии, невиданную машину. А что возьмешь с дельфинов? Они не взрывают горы, не строят города и не покоряют другие планеты: мирно плавают по синю морю, едят сырую рыбу и сочиняют музыку. И ничего им, главное, от людей не нужно, никакой помощи, ни моральной, ни материальной. Они и без людей хорошо устроились в Мировом океане. Так что в. роли "благодетеля" тоже не выступишь.
Так на кой же дьявол нужен такой "контакт"? Стоит ли из-за него лезть на рожон?
Академик исподлобья посмотрел на Пана. Тот выглядел сильно встревоженным, но отнюдь не отчаявшимся. Казалось, он знал нечто, Карагодскому неизвестное. Может быть, у них была какая-то договоренность с этой девчонкой?
Надо подождать. Иначе можно попасть впросак.
Кришан тихо перебирал клавиши электрооргана и напевал-негромко, одним дыханием-какую-то замысловатую и щемящую мелодию. Она звучала, как ветер в покинутых древних руинах:
Тебе дано законом Братства
бессменно жить,
и умирать, и возрождаться,
и плыть, и плыть...
Карагодский перебирал в уме трофеи своих ночных "раскопок". Теперь они не казались ему ценными. Возможно, Пану они и пригодились бы. А ему самому? Не возиться же главному дельфишологу Д-Центра с фаянсовыми плитками!
- Плавник...
Гоша произнес это слово негромко, но его услышали. Все повскакали с мест, разом зашумели, а Пан схватился за Гошия бинокль.
- Да нет же... - Гоша вежливо, но решительно отвел руку Пана.- Это не Уисс. Это плавник акулы.
Люди замерли и смолкли, и вновь наступившая тишина сгущалась с каждой секундой, пока не стала почти осязаемой.
Теперь акула была видна без бинокля. Высокий плавник чертил упрямую прямую, и прямая эта упиралась в белое пятно надувной лодки.
Матрос в лодке, тоже увидел акулу. В его руке полыхнула синяя молния, и до корабля долетел треск разрядившегося импульс пистолета. Плавник исчез.
- Промазал,- шепотом констатировал Толя.- Ушла в глубину.
Шли минуты, но акула не появлялась. Гоша опустил бинокль.
- Теперь не выплывет.
- Может, уйдет?"
- Вряд ли. Если она явилась на глаза, значит, что-то почуяла. Попусту эти гадины к людям не подплывают. А если уж почуяла, будет кружить в глубине хоть сутки.
- Может, взять акваланг да поискать ее? - предложил Толя.- Всыпать ей тройной заряд, чтобы лапки кверху. Я смотаюсь, а?
- Бесполезно. Легче найти иголку в стоге сена. Да и опасно. Если Алик задел ее выстрелом, то у нее порядком испорчено настроение.
-Что значит-опасно, черт подери? А если...
Он не договорил того, что вертелось у него на языке, и с немой просьбой посмотрел на Пана. Пан болезненно поморщился и отвернулся.
- Нет, Толя, я не разрешаю. Если Уисс с Ниной, им не страшны никакие акулы. А если нет... В конце концов, у Нины тоже есть импульс-пистолет.
Небо заметно поголубело, потом к голубизне примешался прозрачный тон янтаря. Восток горел, и растущий пожар окрасил воду в цвет свежего среза меди.
Когда из-за острова наискось ударили солнечные лучи, стало как-то менее тревожно. Хотелось надеяться, что солнце рассеет ночные страхи вместе с промозглым туманом.
И действительно-минут через десять с лодки раздался крик. Все бросились к борту.
После долгожданного Гошиного "все в порядке" - без бинокля трудно было разглядеть, что происходит в лодке,- многочасовое напряжение разрядилось бестолковой суетой.
Карагодский, прищурясь, смотрел на приближающуюся лодку и молчал. Благополучный исход не менял дела. Можно рисковать своей научной репутацией, можно даже рисковать своей головой, но рисковать жизнью подчиненных непозволительно даже Пану. Ведь Нина рисковала собой ради Пана, ради доказательства идеи.
И Пан потакал ей, хотя и делал вид, что возмущен.
И тут грохочущий раскат тряхнул корабль и поплыл дальше басовой дрожью замирающего гигантского камертона. У самого горизонта, в полукилометре к северу от острова, возникло нечто, странно напоминающее гриб атомного взрыва, только гриб этот был небольшой и совершенно белый, без единой вспышки огня.
- Смотрите!
На Толин возглас никто не обратил внимания-все и так смотрели на белый опадающий фонтан во все глаза.
- Да оглянитесь же!
Толя смотрел назад, в глубь лаборатории. Там что-то наливалось алым свечением. Вначале показалось, что вспыхнули предупредительным огнем индикаторы радиоактивности. Но когда глаза привыкли к полумраку, по площадке пронесся легкий вздох.
Маковый венок, который надевала Нина вчера во время пента-сеанса и который за сутки превратился в горсть увядших, ссохшихся лепестков, воскресал на ирышке включенного электрооргана. Неведомая сила возрождала погибшие клетки, расправляла и делала упругими стенки капилляров, гнала по ним пульсирующие соки, возвращая красоту только что сорванных цветов.
Карагодский нервничал. Оставаться пешеходом посреди перекрестка больше было нельзя. Надо было действовать. А он еще не знал, как себя повести броситься навстречу приближающейся лодке или демонстративно покинуть площадку. Хитрить было невозможно, да и стыдно: подойти к лодке-значило окончательно сложить оружие, окончательно попасть под гипнотическую власть Пана (или его идей, какая разница!) и выступить с ним против тех, лентяев, подлецов, крохоборов, бюрократов, трусов, соглашателей, кому всякое новое-поперек горла, всех тех, кого можно презирать, но сбрасывать со счетов -нельзя.
Карагодский попятился к дверям. И когда вдруг появился радист с традиционным: "Вениамин Лазаревич, вас вызывает Москва",- Карагодский бросился к нему, как к неожиданному спасителю.
Никто не заметил его ухода.
12. ВЕЧНЫЙ СОВЕТ
Пан полусидел, полулежал, откинувшись на подушки, и терпеливо ждал. Обычно после двойной дозы стимулятора все приходило в норму, но сегодня приступ длился дольше обычного. Словно тонкая дрель все глубже и глубже входила под левую лопатку, глухой болью отдавая в плечо. Боль давила виски, скапливалась где-то у надбровий, и тогда перед глазами порхали черные снежинки. Ноги лежали тяжелыми каменными колодками, в кончиках пальцев противно покалывало, точно они отходили после мороза.
- Ну, не дури, не дури, старое,-уговаривал Пан свое сердце.- Перестань капризничать. Вернемся - пойдем к врачу, честное слово. Отдохнем хорошенько, поваляемся в больнице... А сейчас нельзя, понимаешь? Никак нельзя.
Сердце стучало с натугой, то припуская дробной рысью, то вдруг замирало на полном скаку, словно прислушиваясь, и тогда все внутри холодело и обрывалось, подступая к горлу.
- Ну-ну, потише,-бормотал Пан.-Ты меня на испуг не бери. Знаем мы эти фокусы. Аритмия-это, брат, для слабонервных. А я с тобой еще повоюю...
Пан воевал со своим сердцем уже давно-и пока успешно. Вся трудность состояла в том, чтобы утаить "войну" от окружающих. До сих пор это удавалось- даже близкие друзья не знали, что делает он, закрывшись и отключив видеофон. Посмеиваясь, рассказывали анекдоты - одни о том, как Пан летает верхом на помеле, другие о том, как Пан учит говорить дрессированного микроба,- а он лежал, откинувшись на подушки, скорчившийся, маленький, и бормотал, облизывая сохнущие губы.
- Ну, старое, ну еще немножко, поднатужься, пожалуйста, вот вернемся-пойдем к врачу, честное слово. А сейчас нельзя, понимаешь? Некогда нам с тобой дурить...
И сердце послушно поднатуживалось, тянуло, хлопая изношенными клапанами, с горем пополам проталкивая в суженные спазмой артерии очередные порции крови, чтобы не задохнулся, не померк этот настырный, требовательный мозг. И Пан появлялся снова, энергичный, неуемный, заполошный, и старички-сверстники завистливо говорили ему вслед: "Надо же, его и годы не берут, никакая хворь не привязывается-счастливчик..."