В полиэтничном государстве аномия чревата противостоянием титульного этноса и этнических меньшинств.
Двойной стандарт создает трудности в деле налаживания эффективной государственной машины, происходит эрозия правового сознания. Законам трудно конкурировать с традициями партикулярных сообществ. Традиции для замученных раздвоенностью людей выглядят более убедительно, нежели бумажные предписания официоза.
В соответствии с логикой развития двойного стандарта коррупция власти ведет к ее криминализации. Власть смыкается с «блатным» миром, с гангстерскими синдикатами (наркомафией и др.), которые создают так называемые «эскадроны смерти» и устраивают несудебные расправы над противниками режима.
На этом фоне «полезными» выглядят военные перевороты, цель которых «погасить дефицит легитимности». Армия иногда являет собой последний оплот стабильности государства, гаранта сохранения государственности как таковой. Под лозунгами борьбы с коррупцией, охватившей гражданские институты, она захватывает власть. Другое дело, что правление военных клик не отличается ни демократичностью, ни эффективностью.
Дефицит легитимности заполняется, когда на арену вступает «вождь» — харизматический лидер, который за счет личного авторитета и выдающихся способностей призван придать законность (легитимность) системе. Имидж вождя обретает облик этнического героя, если консолидация в рамках этнической группы представляется обществу как путь к спасению. Излишне говорить, что обретенная подобным образом легитимность не отличается устойчивостью. Вождь уязвим, и сами массы с готовностью развенчивают его.
Решающее значение может иметь внешний фактор. Если его начинают воспринимать как единственную альтернативу внутреннему разброду, то общество по существу расписывается в своей несостоятельности и неспособности к самоуправлению.
Однако двойной стандарт не является чем-то безусловно отрицательным. Этот феномен может быть вынужденным и даже «полезным». Например, он может стать спасительной стратегией для этнического меньшинства, находящегося в окружении иной культуры, тем более если это меньшинство испытывает на себе ассимиляторское давление.
Или, в условиях неполного суверенитета или его отсутствия, двойной стандарт представляется защитной реакцией на чуждый этносу истеблишмент. Отношения с ним оцениваются как неизбежное зло и становятся, следовательно, также неизбежно конформистскими.
Так на всем протяжении грузинской истории из-за постоянной угрозы агрессии и геноцида центральная власть нередко становилась предметом сделок с империями. Манипуляции вокруг царского трона приводили к сбоям династического наследования, что подрывало легитимность верховной власти. После тяжелых кризисов, связанных с вторжениями завоевателей, в осадке всегда оставались исторические этнические или субэтнические общины. Крушение этого последнего бастиона привело бы грузинский народ к исчезновению.
В этой ситуации православная религия фактически взяла на себя роль хранительницы языка, культуры этноса и служила главным объединительным фактором. Она объективно не могла участвовать в государственном строительстве ввиду отсутствия соответствующих условий. Ее этатистских тенденций хватало лишь на то, чтобы поддерживать в народном сознании идею о неделимой и единой стране и воспоминания о «золотом веке» — то есть сохранять потенциал для объединения страны, воссоздания нового общества и государства.
Впрочем, этатистским идеалам противостояла реальная тенденция партикуляризации. Она усугублялась тем, что в Грузии центральная власть — царь — была заложницей интриг удельных князей, это продлило здесь период феодальной раздробленности. Благие намерения некоторых царей-объединителей порой трактовались как попытка установления господства того или иного субэтноса. Сказывается также то, что Грузия не знала абсолютной монархии, а ведь именно она стала фундаментом государственных устоев современной Европы. Не говоря уж о сакрализации государственных институтов, которую можно наблюдать в дальневосточных конфуцианских культурах.