Гримаса боли исказила лицо Фелисити, из глаз ее хлынули слезы.
— Так я и знала! — выдохнула она. — Подонок! Мерзкий подонок! Я всю жизнь терпела твои измены; ты надругался над моими чувствами— трахался с собственной сестрой! — Она отшатнулась от него, словно от прокаженного.— Мог бы, по крайней мере, соврать. Обвинить во всем отца! Брига! Кого Угодно!
— Семнадцать лет я только этим и занимался, — огрызнулся он.
Он знал, что ему делать. Не обращая внимания на ее крики, Деррик повернулся и направился вон из кабинета. У него не оставалось ни малейшего сомнения, что делать. Он лишь на минуту замешкался в поисках патронов, затем открыл шкаф и извлек свое любимое ружье — сколько оленей, молодых и не очень, самцов и самок, завалил он из этого ружья!
— Нет! — услышал он истошный крик Фелисити, которая следовала за ним по пятам и теперь увидела в его руках винчестер.— Не смей!..
— У меня нет выбора.
— Не делай этого, Деррик. Я обо всем позабочусь — все наладится! — Она вцепилась в него, словно кошка, но он с легкостью отшвырнул ее в сторону. Она была хитрая, но легкая — это-то и нравилось ему в ней, нравилось быть грубым и помыкать ею, и ощущать ее бессилие. Ударившись о стену, она сползла на пол, но тут же поднялась: — Ты не ведаешь, что творишь.
Он загнал патроны в ствол, раздался громкий щелчок — это он закрыл казенную часть.
— Деррик, умоляю тебя, одумайся! — Фелисити охватила паника; она взирала на него взглядом затравленного зверя— раньше ему было приятно видеть ее такой, беспомощной, сломленной, потому что в такие моменты он наслаждался своей абсолютной властью над ней, как наслаждался всегда, видя, как кто-то от страха перед ним готов лизать ему пятки.
— Ты не посмеешь — подумай о девочках. — Фелисити попыталась выхватить у него ружье, но он с таким ожесточением дернул его на себя, что вырвал ей ноготь. Не помня себя от боли, она пронзительно завизжала.
— Мама! — раздался испуганный голос Линии.
Деррик остолбенел.
— Что случилось… папа?.. Нет… не надо!..
— Солнышко, успокойся, все хорошо, все в порядке,— пробовала увещевать ее Фелисити. За спиной Линии показалась их старшая дочь, так напоминавшая Деррику его покойную сестру.
— Боже! Что здесь происходит?..— Энджела осеклась, увидев в руках отца ружье.
— Ничего страшного— папа немного поволновался, — лепетала Фелисити, шмыгая носом и приглаживая растрепавшиеся волосы.— Ну довольно, Деррик. Ты напугаешь девочек. Спрячь ружье и…
— Значит, он снова тебя избил,— лицо Энджелы выражало крайнее презрение.— Ты омерзителен.
То же самое твердил он себе тогда, у ручья, когда впервые познал близость со своей сестрой; когда, окутанный жаром ее тела, даже не обратил внимания, что кто-то притаился за ивовыми кустами: Кэссиди? Уилли? Тогда е му не было до этого дела. Ему хотелось одного— утонуть в теплой влаге этого восхитительного тела. Энджи— ее пышная грудь и узкая талия; треугольник темных курчавых волос, которые спускались к сокровенному тайнику, укрытому меж стройных ног; ее пронзительно голубые глаза, в которых, когда он вошел в нее, отразились все блаженство и весь ужас запретной страсти. Он был грубым, неуклюжим, а она— как грациозно рассталась она со своей девственностью! Даже теперь, когда ее давно нет в живых, а он стоит на краю пропасти,— даже теперь, вспоминая ее такой, какой узнал у ручья, он чувствовал, как кровь закипает у него в жилах.
Он убеждал себя, что больше этого не повторится; что у него просто помутился рассудок от той бутылки бренди, которую он стащил у отца; что он был несчастлив и на душе у него постоянно скребли кошки, оттого что он видел, как умерла его мать, а Энджи так похожа на нее и к тому же так сексуальна! И Деррик был не в силах порвать эту связь, к тому же она ведь сама хотела его, черт возьми, она буквально умоляла его сделать это с ней, слизывала его слезы и любила так, как не любила его больше ни одна женщина.
Как он мог предположить, что Энджи так одурачит его, что начнет флиртовать напропалую, что будет виснуть на шее у Брига Маккензи. О, он прекрасно это помнил. Деррик быстро наскучил ей — ей нужна была свежая кровь, и если бы не этот ребенок… Словом, она собиралась порвать с ним, как только найдет другого, кого сможет назвать отцом. Порвать с ним! Когда он любил ее всем сердцем. Он не мог позволить ей уйти… не мог. Она принадлежала ему…
— Ну довольно.— Он услышал голос Фелисити, и к нему вернулось чувство реальности. На лице у жены расплылся кровоподтек. — Деррик, все наладится.— Она окинула рассеянным взглядом детей. — Только возьми себя в руки… Умоляю!
Дальше Деррик уже ничего не слышал. Схватив винчестер, он бросился прочь из дома. В помутившемся сознании мелькали обрывочные мысли: Бриг… Энджи… почему она вдруг зациклилась на этом ублюдке… какими глазами смотрела на него… ходила в чем мать родила, лишь бы совратить этого подонка и освободиться от брата-собственника.
Бросив ружье на сиденье, он схватился за руль.
Фелисити с криком выбежала вслед за ним и уцепилась за дверцу машины.
—Не смей, Деррик, прошу тебя! Он больше не причинит тебе никакого вреда; никто ничего не узна…
Он повернул ключ зажигания, включил задний ход и нажал на педаль газа. Фелисити отлетела в сторону, едва не растянувшись на асфальте.
— Деррик! — истошно вопила она.
Что-то лязгнуло, взвизгнули шины, и машина рванула вперед, едва не задев Фелисити. Она — с бледным, как смерть, лицом и безумным взором — в ужасе отпрянула. Но сейчас, когда в его прицеле маячила тень самого Брига Маккензи, ему было наплевать. С угрюмой сосредоточенностью человека, задумавшего серьезное и опасное дело, он закурил и включил радио.
— …Отдавая дань памяти Элвису, предлагаем послушать один из его хитов, побивший все рекорды популярности,— объявил ведущий, и из динамиков полились звуки «Love me tender». Деррик, недобро усмехнувшись, подумал, что в этом есть что-то символическое. Салон наполнила заунывная обволакивающая сознание мелодия, та же самая, под звуки которой встретила смерть его мать. Отражаясь на приборном щитке, матово поблескивало дуло винчестера…
Деррик курил, и мысли его были такие же черные, как сгущающиеся сумерки. Он проучит это отребье, и с Лорной тоже разберется; если повезет и он встретит своего сводного брата, этого придурка Уилли, то и ему задаст хорошую трепку. Он мрачно посмеивался, но в глазах его стояли слезы. Пора им всем показать, кто такой Деррик Бьюкенен…
Вид у женщины был жалкий: всклокоченные волосы, грязная юбка с приставшими к ней сухими листьями — словно она неделю бродила по лесам.
— Выкладывайте все по порядку,— сказал Т. Джон, обращаясь к сидевшей напротив Санни, которая сжимала в ладонях чашку с травяным чаем и дожидалась, пока ее накормят.— Значит, вы разложили костер, чтобы подать мне сигнал. И все остальные костры, которые мы обнаружили в лесу, вы разожгли с той же целью.
— Да. — Она пила чай, шумно прихлебывая.
— В следующий раз пользуйтесь для этого телефоном. Это вернее и безопаснее, чем устраивать лесные пожары.
Но Санни не собиралась выслушивать его нотации. Она снова принялась бормотать чтото бессвязное, пересыпая свою индейскую тарабарщину английскими словами. Уилсону удалось понять только то, что она боится.
— Ему сделают плохо, может, даже убьют,— срывающимся от волнения голосом наконец произнесла она, казалось, обезумев от страха.
— Кого? Вашего сына?
— Обоих! Бадди и Брига.
— Подождите-ка. Я думал, вы в курсе, что Брига нет в живых. — Т. Джон, кажется, знал, что с ней делать. Надо позвонить в ее клинику, чтобы ее снова туда забрали. Эта женщина утратила всякое представление о реальности.
Внезапно чашка выпала у нее из рук, чай пролился на юбку, но она даже не заметила этого— закрыв глаза, она мерно раскачивалась взад-вперед, словно впала в транс. Т. Джон нервно поежился и полез за сигаретами. На своем веку он перевидал много разных шарлатанов. Сколько раз попадались ему мошенники, которые обирали простаков, уверяя, что они телепаты или экстрасенсы. Редко, но встречались среди них настоящие ясновидящие. Такие типы внушали ему суеверный страх— при одной мысли о том, что кто-то будет копаться в его будущем, Т. Джона пробирала дрожь. Очень могло статься, что Санни принадлежала к их числу. Или она просто сумасшедшая, которой место в психушке?