— Ничего, думаю, будет лучше, если я лично посмотрю его и поговорю с ним.
— Ни в коем случае! Если Карл узнает, что я истратила на визит к тебе деньги, предназначенные для покупки продуктов, он убьет меня. Мне неприятно говорит тебе это, Санни, потому что, ты знаешь, я высоко ценю тебя, но в городе многие считают тебя обманщицей. И Карл тоже. Так что, будь добра, не рассказывай, что я приходила к тебе.
Санни улыбнулась, ей было не привыкать слушать такие речи от своих клиентов. Среди них, между прочим, был и Карл Каннингем. Именно Санни посоветовала ему показаться врачам, так как внутри у него было черное пятно, которое могло разрастись. Но Белва никогда не узнает, почему ее муж в свои тридцать лет вдруг решил весной впервые пройти медицинское обследование.
Белва покопалась в кошельке и положила на стол бумажку в двадцать долларов.
— Я позвоню тебе,— пообещала она, двигаясь вперевалку и с трудом пропихивая свои широкие бедра через дверной проем старенького трейлера. Несмотря на свою толщину, Белва была выносливой женщиной и одна управлялась на ферме, пока ее муженек вкалывал на Рекса Бьюкенена, занимаясь заготовкой и транспортировкой леса.
Старенький двуцветный «форд» Белвы, оставив за собой шлейф из голубой струи выхлопных газов и клубов пыли, затарахтел по узкой дороге и исчез в зарослях дубов и елей, что укрывали этот ничтожный клочок земли от окружной дороги. Санни прожила здесь почти всю свою сознательную жизнь, и, хотя трейлер был невелик и слишком тесен для ее семейства, она не хотела отсюда уезжать.
Когда-то, на заре своей жизни, она мечтала о многом. Она выросла на пыльном ранчо в стороне от городской жизни. Ее отец, Исаак Рошак, едва сводил концы с концами, стараясь прокормить семью, а его жена Лили, женщина редкой красоты, бывшая наполовину индианкой из племени чероки, страдала от пренебрежения со стороны немногочисленного местного общества. Исаак женился на Лили из-за ее яркой экзотической красоты, но никогда не уважал ее, а напившись, часто обзывал недоделанной скво, затем тащил в спальню и захлопывал дверь. Из-за тонкой фанеры доносились звуки — крики, стоны, мычание, вызванные то ли наслаждением, то ли болью, которые пугали маленькую Санни, их единственного ребенка.
Где-то начиная с трех лет Санни стали посещать видения, она видела сны, которые часто сбывались. Только матери было известно о необычайном свойстве дочери, Исааку она об этом не говорила.
— Ты должна держать от всех в секрете то, что ты иногда видишь,— предупреждала Лили свою маленькую дочь.
— А папа?
— Он будет только использовать тебя в своих интересах, милая. Он превратит тебя в дрессированного зверька и заставит выступать с предсказаниями перед чужими за деньги.— И Лили улыбалась печальной улыбкой, какие порой расцветают на лицах глубоко несчастных людей.— Есть вещи, которые нужно скрывать в своем сердце.
— А у тебя есть секреты?— спрашивала Санни.
— Есть, только довольно пустяковые, за них нечего беспокоиться.
С годами Санни узнавала эти секреты, они действительно оказались совсем простыми. Исаак всегда хотел иметь сына, а Лили, со свойственной ей сдержанностью, старалась сделать так, чтобы этого не случилось. Детей больше не было. Одна Санни.
Исаак предположил, что его жена стала бесплодной, и Лили решила не разубеждать его. Его злость на нее росла с каждым годом, он обвинял ее в том, что она больше не женщина, обзывал высушенной старой скво. Но легче ему от этого не становилось. Ему были нужны сыновья, причем много сыновей, чтобы помогать вести хозяйство на ранчо. Не будь Исаак Рошак богобоязненным католиком, он охотно развелся бы с ней и нашел настоящую женщину, которая родила бы ему мальчиков.
Но истинной причиной было нежелание Лили продолжать род Исаака.
В шкафу с выдвижными ящиками, где хранилась косметика, лак для ногтей и другие предметы женского обихода, Лили держала несколько пузырьков и бутылок с травами, порошками и снадобьями, которыми часто пользовалась, смешивала и готовила из них варево с отвратительным запахом, которое потом выпивала. Санни она об этом не рассказывала, но та и сама потом догадалась, что мать в свои «опасные» дни принимала эту гадость и тем самым предохраняла себя от возможной беременности.
Исаак проводил все больше времени в городе, где пил и распутничал, все чаще приходил домой пьяным, бахвалился своими победами над порядочными белыми женщинами, которые рады были заполучить его к себе в постель и не лежали колодами на простынях, как некоторое чертово изваяние! Он громко разглагольствовал, приходил в бешенство от любого пустяка и в конце концов тащил жену в спальню или отключался на кушетке.
С его присутствием в доме воцарялась напряженная обстановка, и однажды он совершил роковую ошибку, впервые подняв руку на дочь. Ей было тогда пять лет, и она нечаянно разлила молоко, с которого еще не успели снять сливки. Ведро стояло на столе, когда Санни, гоняясь за котом, споткнулась и толкнула, падая, старый колченогий стол. Она попыталась удержать ведро, но не успела. Ведро упало на пол, молоко, словно океанский прибой, хлынуло на давно потрескавшийся линолеум и потекло в разные стороны.
Отец в это время курил и читал какой-то охотничий журнал в гостиной. До него донесся шум и вскрик дочери. Он пребывал в плохом настроении, так как у него погибла при отеле корова, и, увидев на полу разливанное море молока, пришел в дикую ярость, которую и сам не мог бы объяснить.
— Ах, ты, маленькая дрянь! Что ты здесь натворила, черт бы тебя побрал!
— Извини, папа.
— Извинениями не отделаешься! Пропали деньги за масло и сливки, убирай сейчас же! — Он все больше разъярялся и достал бутылку виски, которую хранил в шкафчике над раковиной. Лицо его пошло красными пятнами, он швырнул сигарету в водосток и дрожащими руками налил в стакан виски.
Санни живо схватила половую тряпку, но она была слишком мала, ей удалось только разогнать молоко по всему полу.
— Паршивая девчонка, да ты такая же неумеха, как твоя мать. Это все индейская кровь в твоих жилах! — Он вышел на веранду и принес веревочную швабру.— Начинай снова,— сказал он и швырнул ей швабру. Она с трудом удержала своими маленькими пальчиками длинную деревянную ручку. — И убирай как следует. Должен сказать, сегодня ты влетела мне в копеечку.
У Санни все дрожало внутри. Она с трудом двигала швабру, но веревки были сухие и плохо впитывали молоко; белые ручейки потекли под стол, вдоль старых рассохшихся плинтусов.
— Ничего не умеешь! — закричал Исаак.
— Папа, я стараюсь.— Слезы текли по ее щекам.
— Лучше старайся! — Он осушил стакан янтарной жидкости. Теперь на его лице читалось выражение откровенной ненависти.
— Черт меня дернул жениться на твоей матери! Но она была беременна, и я думал, что ты будешь мальчиком.— Губы его скривились в злой усмешке.— А ты оказалась девочкой, да к тому же бестолковой, даже пол не можешь вытереть. Только лучше тебе научиться этому, Санни, а то на что еще ты будешь годна? Самая женская работа. Работа для скво. Господи, какой же я был осел, что женился на ней! — Он отшвырнул стакан, а Санни кусала губы, чтобы остановить льющиеся из глаз слезы.
Никогда еще отец не разговаривал с ней так грубо. Он неоднократно оскорблял свою жену за то, что благодаря своей красоте она обманом женила его на себе, за ее бесплодие, когда пришло время обзавестись еще детьми. Санни слышала их ссоры, слышала его обвинение в том, что она легла с ним еще до свадьбы, а потом кричала, что он изнасиловал ее, и только женитьба удержала ее отца, который грозился вырвать из его груди сердце.
Ссоры были безобразными и злобными. Санни тряслась в своей постельке, зажимая руками уши и считая себе источником всех бед, творящихся в доме. Отец ее не выносил, а мать, хоть и любила свою дочь, вынуждена была жить с ее отцом — мужчиной, к которому питала отвращение.
Глотая слезы, Санни опять принялась двигать швабру, а отец смеялся над ее тщетными усилиями тем злым, отвратительным смехом, каким обычно смеялся над попыткой матери оказать ему сопротивление.
— Ни на что не годишься! — вновь заорал он и от возмущения затряс головой, когда кот спрыгнул с подоконника и принялся лакать из молочного ручейка. Исаак грубо выругался и со всей силы пнул кота ногой, словно футбольный мяч.