— Не надо! — закричала Санни.
С пронзительным визгом полосатый кот пролетел над столом и ударился о стену. Шипя и жалобно мяукая, кот уполз и спрятался за шумным холодильником.
Исаак повернулся к дочери, которая выпустила из рук швабру, готовая бежать к своему любимцу.
— Куда это ты собралась?
— Котенька…
Он сгреб ее за ворот платья.
— Чудесно,— прорычал он, тяжело дыша ей в лицо запахом виски и табака.— Но сначала ты сделаешь то, что тебе велено, и подотрешь наконец эту лужу, а не то я всыплю тебе, поняла?
— Нет! — испуганно вскрикнула девочка, и тогда его улыбающиеся губы растянулись еще шире.
Санни попыталась убежать, но босые ноги только скользили по мокрому линолеуму. Отец не выпускал ее. Продолжая держать ворот платья одной рукой, он медленно начал расстегивать брючный ремень.
— Нет! Папа, нет! — кричала Санни.
— Пора научить тебя знать свое место в доме. Поворачивайся!
Она дрожала, глаза ее были полны слез.
— Пожалуйста, не надо…
— Ничего, потерпишь, мне будет больнее, чем тебе.
Он вытащил ремень из брюк, и Санни заметила, что глаза его налились кровью и в них горит злоба, на взъерошенных усах собралась слюна, и тут… ее посетило видение. Она видела, как он падает на пол и хватается за грудь, а мать стоит над ним и не торопится к телефону, а он уже задыхается, проклинает ее и умоляет вызвать «скорую помощь». Видение было таким отчетливым, что Санни забыла, где находится, пока не почувствовала первый удар ремнем по ягодицам. Она громко вскрикнула в тот момент, когда от жгучей боли исчезло видение.
Колени ее подогнулись, но отец рывком снова поставил ее на ноги.
— Не бей меня!
Ремень со свистом обрушился на ее трусики, и она вновь испытала пронзительную боль.
— Папа, не надо! — кричала она, умоляя и захлебываясь рыданиями, но он все так же крепко держал ее.
— Может, теперь ты образумишься!
Он занес правую руку для очередного удара, но она застыла в воздухе, когда резко распахнулась и ударилась о стену дверь. В проеме стояла Лили, державшая в одной руке ведро нарезанной в огороде фасоли, а в другой — большой кухонный нож, и смотрела на него тяжелым взглядом. От ярости на щеках у нее проступили красные пятна. Темные глаза горели.
— Отпусти ее,— приказала Лили, едва шевеля губами, ноздри у нее дрожали от еле сдерживаемого гнева.
Он фыркнул.
— Ты меня не запугивай, скво.
— Отпусти ее.— Губы Лили стали жесткими, она смотрела на него с такой ненавистью, что душа Санни отвернулась от обоих родителей, а отец все еще держал ее так крепко, что она с трудом дышала.
— Она перечила мне! Я учу ее послушанию.
— А я научу тебя больше никогда ее не трогать.
Он зашелся в смехе, и хватка его немного ослабла. Санни извивалась, пока ноги ее не обрели опору. Наконец она вывернулась из рук отца, но поскользнулась и упала лицом в липкую лужу.
Гнев Исаака обрушился на жену.
— Ты заплатишь мне за это, скво.
— Не смей переносить свое отношение ко мне на нее! — Ведро выпало из руки, и фасоль рассыпалась по грязному полу, но смуглые пальцы продолжали крепко сжимать нож.
— Я убью тебя.— Его губы скривила дьявольская усмешка.— А что будет с ней, знаешь? — Он пальцем показал на дочь.— Пойдет по твоим стопам. Будет выполнять черную работу, как и положено скво. А я женюсь на порядочной белой женщине, молодой, покладистой, которая нарожает мне сыновей, а твое отродье будет нам прислуживать.
Теперь Лили взялась за нож двумя руками, вращая костяную ручку длинными пальцами, лицо ее стало плоским, взгляд пустым. Она начала что-то приговаривать, монотонно повторяя индейские слова, которых Санни не понимала, и самодовольная усмешка исчезала постепенно с лица Исаака. Он сделал шаг назад и выронил ремень, а странная литания все продолжалась. На полу звякнуло ведро.
Рука Санни скользнула вперед, и она схватила ужасный ремень из старой кожи.
— Твои индейские наговоры на меня не действуют,— сплюнул Исаак, все же отступая подальше от жены и спотыкаясь о стул.
Но монотонный речитатив продолжался, ровный низкий голос повторял слова, их рокот напоминал раскаты грома над отдаленными горами.
— Пресвятая Дева Мария! Женщина, что ты со мной делаешь?!
Как будто от удара, нанесенного невидимой силой, Исаак дернулся назад. Ноги перестали его слушаться. Издав жуткий хрип, он схватился за грудь.
— Господи,— прошептал он,— Милостивый Иисус, она сошла с ума, спаси меня.— Колени его подогнулись, и он упал на залитый молоком пол, лицо приобрело синюшный оттенок, рука схватилась за сердце.
— Вызови «скорую»! — брызгая слюной, прохрипел он, но заклинание длилось и длилось, Лили сделала шаг вперед, ступая босыми ногами по разлитому молоку и давя стручки фасоли. Она по-прежнему держала нож острием вверх, голос звучал все так же ровно и нескончаемо.
— Санни… помоги мне! — прокричал отец.— Черт бы тебя побрал, помоги мне!
Санни не могла больше безучастно смотреть, как он умирает. Она побежала к телефону и вызвала диспетчера.
— Мой па умирает,— пронзительно закричала она в трубку.— Пожалуйста, помогите нам! — Она зарыдала, слова стали неразборчивыми.— Па умирает…
Лили стояла, равнодушно наблюдая, как ее муж борется за свою жизнь.
— Ты виновата,— выкрикнул он.— Ты прокляла меня!
К тому времени, когда прибыла машина «скорой помощи» с сиреной и вспыхивающими огнями, Исаак был уже мертв.
— Он знал, что у него слабое сердце,— спокойно рассказывала Лили, даже не пытаясь изобразить скорбь, она только крепче прижимала к себе Санни.— Но сегодня он сильно расстроился из-за гибели коровы и теленка. Когда он пришел домой, то рассердился на Санни, она разлила ведро молока… В это время я была в огороде, собирала фасоль, а у него случился приступ. Мы сразу позвонили, но спасти его было уже невозможно.
— Больше ничего не было? — спросил у Санни высокий худощавый человек, куривший сигарету.
Еще вся в слезах, Санни утвердительно кивнула головой, зная, что лжет, что Господь, вероятно, покарает ее смертью за этот грех или сделает немой на всю жизнь, но она лгала, потому что понимала: ее мать могут отправить в тюрьму и тогда она останется совсем одна.
Лили ни слова не изменила в своих показаниях, и спустя три дня Исаак Рошак был похоронен на семейном кладбищенском участке, где уже лежали его родные. Но Санни навсегда запомнила ту огромную силу, которая исходила от матери; с того момента она прониклась новым уважением к своим видениям, к флаконам с порошками в шкафу матери и к собственному происхождению от чароки и цыган. Она была уверена— это ее мать убила отца…
И вот спустя сорок с лишним лет она стояла в душном вагончике, где воздух освежал лишь небольшой вентилятор, и смотрела в окно на ели в дрожащем знойном мареве. Сердце в груди учащенно билось, кровь стучала в висках. Она дотянулась до стула, чтобы не потерять равновесия, и видение, которое она не могла вызвать для Белвы, явилось ей, но то была не дочь Белвы или пострадавшие посевы.
Она видела своих мальчиков… обнаженных, как в час своего появления на свет. Их кожа светилась в жарком мареве, когда они стояли на выступе отвесного гранитного утеса; тропинка, ведущая наверх, была слишком узкой и все-таки они стремились забраться повыше и одолеть каменную твердыню. Руки и ноги их были в кровоподтеках, тела покрыты потом, но они упорно преодолевали дюйм за дюймом, спотыкаясь и хватаясь друг за друга… помогая друг другу. Себя она видела стоящей далеко внизу, на дне долины; она безуспешно пыталась докричаться до них, мысленно молилась, чтобы они вернулись к ней живыми и здоровыми, а они, не обращая на нее внимания, поднимались вверх, навстречу предназначенной им судьбе.
Земля дрогнула, утес зашатался, и она в ужасе увидела, как падают ее мальчики, медленно переворачиваясь, она слышала их крики, беспомощно наблюдая, как болтаются в воздухе их руки и ноги на фоне огненных языков ненасытного жаркого пламени.