После кибернетических улучшений слуги Омниссии признали его уцелевшую плоть достойной и погрузили космодесантника в забвение. Обеспокоенный ходом его восстановления, командующий Алкенор консультировался с технодесантником Ринкасом относительно того, чем они ещё могут помочь пациенту. Ринкас решил продолжить хирургические вмешательства и аугментации. К этому моменту Падальщика уже мало заботило, что случилось с остатками подведшей его плоти. Слияние с автомнемоническим стержнем, внедрённым в его мозг подобно когитатору-шипу, принесло космодесантнику некое спокойствие разума. Вкупе с дополнительными сеансами психоиндокринации это смогло изгнать мучивший его наяву кошмар о собственном выживании, отодвинув на задворки разума ужасные воспоминания о бойне, устроенной ксеносами на Фаринатусе.
День за днём, пока разум и тело его исцелялись от ран, Падальщик начинал понемногу верить в то, что ещё сможет послужить легиону. Именно наличие когитатора-шипа делало сон, любой сон, редким явлением. Внедрённая аппаратура, которая была теперь единым целым с его разумом, уже давно считала подобную нервную активность излишней для функционирования и перевела её в область резервных клеток памяти.
Падальщик поднялся с лежака и, стоя в скудных лучах марсианского света, просачивавшегося сквозь ставни его кельи, заставлял себя вспоминать, пытался ухватить ускользавший сон. Ему снился не только кошмар о Фаринатусе и приведении к согласию, но и о Красной планете, о величественном Марсе.
Отправление Падальщика на Марс казалось почти неизбежным. И было ли это результатом его личного опыта единения с Богом-Машиной или меняющихся перспектив его братьев по легиону, но он знал, что уже точно не является незримой угрозой, бьющей из тени. XIX легион воевал, вооружившись скоростью, скрытностью и ловкостью. С другой стороны, Падальщик выглядел так, словно был выкован в горниле войны. Его братья видели в его искусно сделанных сопрягаемых конечностях лишь неуклюжие протезы, полную противоположность боевой методики легиона.
Вскоре от командира поступило предположение о том, что, возможно, его таланты найдут себе лучшее применение в рядах контингента технодесантников Легиона. Падальщик не подозревал о наличии у него подходящих талантов, но вскоре уже отправился в длительное путешествие обратно в Солнечную систему, на Марс. Там он обрёл способ послужить Императору в новом призвании, разделив башню-прецепторию с космодесантниками из других легионов, прибывшими в ученичество к Механикумам Марса, чтобы послужить своим братьям при помощи знаний культа, ритуалов и технических навыков.
Сон почти растворился, воспоминания о Марсе были затухающим эхом, растворявшимся вслед за ожившими опаляющими кошмарными воспоминаниями об ужасах поля боя, но, по иронии, понятие о которой утратилось для Падальщика, сама система когитатора, похоронившая нейронную добычу, вычислила вероятность в семьдесят две целых и триста шестьдесят пять тысячных процента, что воспоминание было внесено в списки в области резервных клеток памяти. Таким образом, он получил к нему доступ и высвободил то, что его системы посчитали за лучшее держать забытым.
Поток бессмыслицы…
Разъемы плоти открываются для инфошунтирования…
Шифр-поток готов к передаче…
Лимбическая затычка промыта…
Слияние. Интерфейс. Нейросинапсис закончен.
Воспоминание начинается…
Главным образом – это было воспоминание. Записанное воспоминание тридцатилетней давности о его первом дне на поверхности Марса. День, когда он и Железный Воин Авл Скараманка были приписаны в качестве технодесантников-учеников к своему учителю Гнаусу Аркелону, великому просветителю и ремесленнику Астартес. День, когда степенный Аркелон показал им подземелья диагноплекса генерал-лекзорциста и с самого начала сделал внушение легионерам о недопустимости богохульных несанкционированных инноваций, заманчивых экспериментов и об опасностях, таящихся в запретных технологиях. День, когда он увидел, как техноеретик Октал Бул и его отвратительные создания были обречены на вечное заточение в стазисных гробницах Прометей Синус.