Глава 8
Когда Найджел тем же вечером отправился вместе с Блекли в Тавистаун, солнце уже растопило снег, выпавший ночью, и на невысокие холмы лег густой туман. Дорога извивалась словно змея, то взмывая на холм, то спускаясь с него, то протискиваясь в лощинах между холмами, так что путники видели над головой то чистое небо, то плотные облака, из-за которых невозможно было разглядеть даже радиатор машины. Лейтенант считал необходимым свое дальнейшее пребывание в Дауэр-Хауз и хотел вернуться туда сегодня же, если, конечно, позволит туман. Найджел с усмешкой подумал, что в голове у Блекли после всех этих допросов стоит еще более густой туман.
Сведения, добытые во время допросов, привели лишь к тому, что, подобно электронным вспышкам, ослепили мозг, находившийся до того в полной темноте. Каждый новый след указывал на новую версию, а потом вдруг обрывался и исчезал, так и не приведя к цели. Уже в который раз Найджел пытался обдумать слова свидетелей и распутать сеть противоречий, сотканную их показаниями. Люсилла Траль оспорила обвинения Кавендиша. Она, правда, признала, что после ленча он был в ее комнате, но заверила, что они лишь дружески поболтали. «Странное место для дружеской беседы!» — подумал Стрэйнджуэйз. Кроме того, Люсилла упорно отрицала, что была в бараке прошлой ночью, и в своих уверениях дошла буквально до истерики, чем вынудила Блекли передать ее на попечение Джорджии Кавендиш и вдобавок приставить к ней одного из своих людей на тот случай, если она вдруг задумает удрать. С другой стороны, когда Киотт-Сломан узнал, что Кавендиш обвинил его в шантаже как сообщника, он сначала просто рассвирепел и начал угрожать самыми различными мерами самозащиты, начиная от рукоприкладства и кончая привлечением Кавендиша к суду за клевету. Потом успокоился и заявил, что готов все забыть, ибо бедняга Эдвард, видимо, совсем лишился ума и достоин только сожаления. Но «бедняга Эдвард» настаивал на своем обвинении, хотя и не мог представить вразумительных доказательств, почему он связал Люсиллу и Киотт-Сломана в попытке шантажа. Ко всему прочему оба давали разные показания относительно времени пребывания Киотт-Сломана в холле.
Воспаленный мозг Найджела никак не мог справиться с ответом на вопрос: кто же все-таки совершил нападение на Беллами?
За исключением Филиппа Старлинга, это мог сделать любой, находившийся в доме. Люсилла располагала для этого временем начиная с без четверти три, когда Джорджия ушла из холла, и до тех пор, когда к ней в комнату пришел Кавендиш, — за исключением одной минуты (а может, таких минут было и пять), когда Киотт-Сломан находился в холле. Но они могли это сделать сообща, и тогда, возможно, Киотт-Сломан наносил удар, а Люсилла стояла на страже. Джорджия тоже не имела алиби приблизительно с трех часов и до того момента, когда был обнаружен Беллами. Преступником мог быть и ее брат — для этого ему было достаточно выскользнуть из бильярдной после того, как ее покинул Киотт-Сломан. Правда, это было маловероятно, поскольку он не мог знать, как долго будет отсутствовать Киотт-Сломан. Но Кавендиш мог совершить нападение и после того, как ушел из комнаты Люсиллы. Киотт-Сломан, в свою очередь, мог напасть на Беллами и не прибегая к помощи Люсиллы — после того, как Джорджия ушла из кабинета, и до того, как он отнес свое письмо на почту. Вероятнее всего, преступление было совершено мужчиной — положение и вид раны указывали на то, что человек был силен и довольно высокого роста. Но полной уверенности в этом у Стрэйнджуэйза не было: у женщины тоже хватило бы силы нанести такой удар и затащить Беллами в чулан. Ею могла быть даже миссис Грант.