Двое из обитателей лагеря оказались детьми, долговязыми подростками с распущенными, растянутыми манжетами на рукавах и пустым взглядом в глазах, что заставило меня задуматься, сколько трюков они выкинули сегодня и как недавно они увеличили свой заработок. Я подумала о Нике и задалась вопросом, знали ли они его, делил ли он с ними матрас или иглу. Эти мальчики, эти люди были идеальными мишенями для Мазикинов. Никто не будет знать или беспокоиться, если они пропадут. Чёрт возьми, они уже исчезали, и никому не было до этого дела. Когда они умирали, люди прищёлкивали языками и говорили, что это пустая трата времени. Они не станут слишком усердно искать причину, убийцу. А если ими завладевал Мазикин, никто и разницы не замечал.
Я отослала Генри обратно в палатку, а сама начала патрулировать лагерь с другой стороны, чтобы лучше понять его расположение и то, где он будет наиболее уязвим для нападения. Из-за шума шоссе было трудно услышать приближающиеся шаги, и это стало главным недостатком. Скорее всего, первыми пострадают палатки, расположенные ближе к воде, поскольку остальные стоят у стены. Самый лёгкий путь для бегства лежал по траве, которая тянулась вверх, в сторону парка, или обратно к району, через который мы только что прошли. Мы припарковались примерно в четырёх кварталах отсюда, в районе, полном людей, которые не поднимали глаз от тротуара, проходя мимо, но я знала, что они всё равно наблюдали за нами. Не самое безопасное место, чтобы оставить машину. Однако наша служебная машина была двенадцатилетним «Таурусом», и я сомневалась, что кто-нибудь захочет её угнать.
Около полуночи я присоединилась к Генри в палатке, держа фонарик направленным на его ноги, а не на лицо. Он сидел в темноте, небрежно прилаживая болты с железными наконечниками к длинному узкому арбалету, собранному из мешанины деталей, которые он носил в своём рюкзаке.
— Я ничего не слышу из-за этого шума, — пожаловался он. — Я ненавижу этот шум.
— Знаю. Я тоже. Мне нужно вернуться и быть начеку, но…
Мне было неприятно это признавать, но я замёрзла.
— Ох, я забыл, — сказал он. Он вытащил из рюкзака пару тяжёлых чёрных перчаток и, усмехнувшись, протянул их мне. — «Не забудь отдать их капитану, — сказал он мне. Его имитация акцента Малачи была уморительно плохой. — Она о них и не вспомнит», — он кивнул на мои голые руки с красными пальцами, сжимающие фонарик. — Наверное, он был прав.
Я медленно села, поставила фонарик между нами и взяла у него перчатки. Они были кожаные, с подкладкой из мягкого толстого флиса. Я надела их на руки и вздохнула. Они идеально подошли мне. Я не была уверена, что заставило меня чувствовать себя теплее, сами перчатки или тот факт, что Малачи подумал о том, что я буду здесь, на холоде. Жаль, что он не дал их мне лично.
— Капитан, ты говорила с ним о том, что произошло? Я имею в виду, в гнезде.
Я пристально посмотрела на Генри, пытаясь прочесть выражение его лица в почти полной темноте.
— Нет, с того самого дня, как это случилось.
Прямо перед тем, как он вырвал мне сердце.
Генри почесал пятнышко на шее.
— Ну… думаю, он воспринял это довольно тяжело. Сомневаюсь, что он хорошо спит. Всегда, когда мы возвращаемся из патруля, он проводит на ногах все часы, тренируясь в подвале. А когда он всё-таки засыпает… — он покачал головой. — Может быть, мне не следовало тебе этого говорить.
Я сдерживала свои эмоции, хотя в груди у меня отчаянно болело.
— Моя работа помогать ему, Генри.
Он кивнул и осторожно посмотрел на меня.
— Думаю, ему просто снились кошмары, вот и всё.
Я обхватила руками колени, свернувшись калачиком вокруг раны, причинённой болью Малачи.
— Я попытаюсь поговорить с ним.
Попробую стать ключевой в нашем разговоре.
Генри пожал плечами и вытащил из рюкзака заплесневелое одеяло.
— Теперь моя очередь патрулировать.
— Где ты будешь?
— Скрытое место с хорошо простреливаемым видом на тропинку, ведущую к этой палатке. Мы так обычно делали в Пустоши, — он сморщил лоб, словно воспоминание ударило его в бок. — Там никогда не было безопасно, но мы могли защитить друг друга.
— Мы? — я встретилась с ним взглядом. — У тебя был напарник?