— Что он, курва, лепечет?
— Что там духи.
— Послать бы его в Россию на минус сорок. Вот там увидел бы, что такое духи. Настоящие.
— Он говорит, что тут привидения. Что они убегали с Кольским и стреляли. Только это ничего не давало. Всю ночь проторчали во дворе, прикрывшись одной курткой. Было холодно, но в дом зайти боялись. Так что палили во все, что движется. Случайно пришили одного мародера. Темнота ужасная.
— Ну… это они молодцы. Может и медаль дадут.
— Утром закрепились на балконе. Не видели никого, кроме мародеров, в которых стреляли, и очень редко — русские патрули. С ними они меняли захваченный спирт на тушенку.
Мищук подошел к одному из лежащих на полу мародеров. Пихнул ногой в бок, но с чувством, чтобы не сломать ребер.
— Ты. Здесь есть боковой выход?
— Езус-Мария! — заорал тот.
Мищук вытащил из кармана французское зеркальце, которое было в одной из посылок, глянул в нем на себя.
— Ну, — довольно заявил он, — на Иисуса я, может, и похож. Факт. — Потом задумался. — Только вот Васяк на Марию черта с два похож.
— Боже! Не идите туда!
— Ну вот! Я уже Богом сделался. Какое повышение в звании!
— Люди, там привидения лазят… в тех коридорах.
Мищук закурил очередную сигарету.
— У меня мировоззрение… — Он задумался. — Господи-Исусе, какое же у меня мировоззрение? Говорили же на партийных собраниях.
— Материалистическое, — подсказал ему Васяк. — Марксистско-энгельсовско-ленинское.
— Во, именно. Так что я духов не боюсь. Опять же, у меня имеется шмайсер и гранаты.
— Не идите туда! — крикнул мародер. — Двое наших стали рвать цветы с немецких клумб, складывали их в такие странные узоры, потом начали танцевать, а затем застрелились.
Мищук выкинул сигарету. У него появилась идея.
— Ладно. Тогда вы выходите первыми под огонь Кольского.
Один из мародеров проявил находчивость; он намочил в спирте какую-то тряпку, поджег и выкинул наружу. После чего доказал, что и храбрость ему не чужда — он поднял руки и вышел с воплем:
— Не стрелять! Ранами Христовыми прошу, не стрелять!
Кольский и вправду снял палец со спускового крючка. Вышли все. Каждый, у кого было, закурил. В ушах не проходил звон. Они были вне себя от грохота, вони горелой нитроцеллюлозы из патронов и нервов. Охотнее всего, куда-нибудь бы прилегли. Вместо этого, они присели под стенкой и вначале услышали скрип, а потом увидели невообразимую картину.
Несколько женщин тащило самодельную деревянную тележку. Все они ужасно устали. Одна из них держала на руках девочку-малолетку. Мищук обязан был заинтересоваться, хотя глаза закрывались от усталости.
— А прошу прощения, что дамочки тут делают?
Самая старшая из них ответила:
— Милый пан, PUR предоставил нам отдельный дом на этом Бискупине. От немцев остался. Но тут же по ночам стреляют, банды какие-то шастают. Нет, мы возвращаемся в центр. Страшно вот так погибнуть.
— Так никто уже не стреляет. Мы из Гражданской Милиции и….
Та перебила его:
— Никто не стреляет? А это что такое? — Она указала на валяющиеся гильзы. — Хабазе (chabazie) какие-то, или что?
— О! Так пани из Вильно? — узнал он характерное выражение.
— Из Вильно — там я была до войны. Сейчас же возвращаюсь из русских степей.
— Понимаю.
— Ничего пан не понимает. Наши мужики в Англии. Мой муж — за полярным кругом, а брат в Самарканде дороги мостит.
Мищук почесал подбородок. Он и вправду знал, о чем говорит женщина. Хотя никогда не был за проливом Ла-Манш. Он знал ту, другую сторону, которая была известна и им. Не скорострельные истребители для поляков. А только «лопата, топорик, мотыга и лом…» — завел он про себя популярную песенку.
— Могу предоставить вам жилище в центре. Одной стенки нет, но мы поставили бутылки, чтобы не вывалиться по-сонному.
— Бог отблагодарит тебе, добрый человек. Вот только скажите одну вещь. Вот эти несколько женщин и дитё должны все это отстроить? Ведь наши мужчины либо в Англии, в армии, либо в гулаге.
Мищук стиснул зубы. Он не знал, как эту женщину утешить. Неуклюже сказал:
— Ничего, пани. Как-нибудь справимся.
— Догадываюсь. Поднимались и после не таких упадков.
— Справимся, — повторил Мищук и написал женщин на листке адрес. Писалось тяжко, потому что нужно было плевать на химический карандаш. А кроме того, писать он умел еле-еле. Женщина поблагодарила с куртуазностью, свойственной кресовой[21] шляхте.
После чего она схватила веревку тележки и начала тянуть вместе с другими женщинами. Девочку схватила за руку, чтобы та не потерялась. Мищук побежал за ними и отдал в порыве доброты одну трофейную буханку. Женщина ответила сердечной улыбкой, что придало ее лицу очень милое выражение.
21
Krcsy = края, границы. И нынешняя Литва, и Западная Украина, и Западная Белоруссия для Польши были «кресами» —