— Видишь. Присягнул.
— Ну… — согласился тот. — Да. Только как-то с ленцой.
— А ты по воскресеньям с ленцой в костел ходишь? Ага, прямо пыль столбом, ты, коммунист.
— Ну, так он же задницей присягал.
— Ну да, а ты перед партийной комиссией клялся Маткой Боской Ченстоховской?
— Вообще-то, факт, партия и задница — оно приблизительно то же самое. Ты прав.
Мищук подошел к Боровичу, отдал ему свой шмайсер и две обоймы.
— У тебя в партизанах какое звание было?
— Поручик.
— Значит так, сейчас ты поручик Славомир Борович из Гражданской Милиции. Ты только помоги нам разобраться с этим делом…
Времени было тринадцать часов тринадцать минут.
Сташевский разбудил Мариолу, которая пришла с работы усталая, в связи с чем устроила себе пересып на диване. Он принес ноутбук со сканами романа, который он изучал уже несколько дней.
— Послушай-ка, — показал он ей фрагмент. — Погляди, что он написал на сто тринадцатой странице.
Девушка, ничего не понимая, терла глаза.
— Что?
— Он пишет, что шел тринадцатого мая по улице Лацярской. Вооруженный до зубов, потому что уже начало чего-то мерещиться. У него был пистолет, револьвер, запасные обоймы, пуленепробиваемый жилет из кевлара. А сверху — маскировочная куртка из гортекса.
— В мае? — зевнула Мариола. — Тогда он должен был ужасно вспотеть.
— Именно. Он все так и описывает. Но…
— Но? — Все еще в бессознательном состоянии, она включила телевизор. Тринадцатый канал. Пощелкала по другим, но ничего интересного не нашла. Вместо этого включила радио. Автомат включил тринадцатый канал. Там передавали воспоминания о военном положении, введенном тринадцатого декабря. Тогда она переключилась на какую-то станцию со спокойной музыкой.
— И что там случилось?
— Одна странная вещь. К этому времени он в панике уже перезарядил свой «Хеклер-энд-Кох», снял с предохранителя…
— Это же, кажется, незаконно.
— Неважно. Он был в состоянии паники. И вдруг…
— Что случилось? — Мариола поднялась с дивана, показывая свой шикарный бюст.
— Сбоку подошел какой-то мальчишка. — Пальцы Сташевского умело стучали по клавишам, чтобы показать соответствующие фрагменты текста. — На нем была псевдо-американская рубашка для игры в бейсбол с номером тринадцать. И он сказал… — Славек никак не мог перемотать текст скроллингом на соответствующий фрагмент, потому что сто тринадцатая страница никак не хотела меняться. Но, в конце концов, нашел. — Мальчик сказал: «Тот, кто надевает маску злого, может быть тем, добрым».
— Ну, и что это значит?
— Как раз и не знаю. Потом он вернулся домой, отказавшись от цели похода. Приложил ствол себе к виску, но к счастью, рядом находилась крупная и сильная женщина. Она вырвала оружие у него из рук.
— К чему ты все это ведешь?
— Проверь, какая программа выставлена на нашей стиральной машинке.
Мариола поднялась, злая, но в то же время и сонная. Под нос она возмущалась всеми этими глупостями, дурной работой, а особенно — Славеком. Вчера они же сами остановили стиральную машинку, чтобы ее работа не мешала им спать. Теперь же ей вспомнилось, что нужно включить ее по-новой. Глянула на регулятор. Полные груди покачивались при каждом движении.
— Программатор стоит на тринадцатом режиме, — сообщила она.
— Вот видишь? — Сташевский закурил. — Не слишком ли много этих чертовых дюжин?
— Вижу, что ты совсем уже с катушек съехал! А, может, твоя сигарета, которую ты шмалишь, тоже тринадцатая в пачке?
Сташевский покачал головой.
— Не знаю. — Он бросил ей пачку. — Пересчитай, сколько осталось.
Мариола считала кончиком пальца, касаясь каждого фильтра. Потом подняла глаза.
— Семь. — Взгляд был удивленным. — О, курва!
Мищук зажег собственноручной работы факел, но осветить гигантский зал ночью было невозможно. С тем же эффектом он мог сунуть этот факел себе в зад — результат был бы тем же самым, но, по крайней мере, было бы весело, словно он выполнил бы сольный номер «танец святого Вита с палкой в заднице». На рекламных плакатах это звучало бы неплохо.
Борович проснулся, горячечно разыскивая свой шмайсер. Васяк, совершенно сонный, схватил ППШ. Кольский припал к РКМ. Немец схватил гранаты, а проводник — маузер.
— Что случилось?
— Моя вахта заканчивается, а там что-то шевелится!
— Где?
— Ну, я не знаю, где. Ни черта же не видать.
Борович показал, что он лучше всех пришел в себя: он вырвал факел у Мищука и сбросил его с балкона.