Сташевский подрегулировал отопление у себя в квартире. Было немного прохладно. Сначала принял горячую ванну. Потом выпил две таблетки аспирина и витамин С. Приготовил выпивку и пиво. Включил плазменный телевизор. Как обычно в это время. Кто-то что-то готовит, а ведущие ходят среди людей, которые, например, разводят кроликов. Всякая мура. Ну, и еще американские сериалы, в которых Джо пуляет в преступников; или же бразильские, в которых Хозе любит Хуаниту, но что-то у него не вытанцовывается. Наверное, это у него по причине язв на пенисе, подумал Сташевский. Тем не менее, сериалы с мусорника смотрел, потому что не было сил искать чего-то более осмысленного. С чего все это началось? — задал он себе вопрос. Грюневальд, Мищук, Васяк. Все погибли, расследуя одно дело. Как такое возможно? Он позвонил в архив, переключив телефон на громкую связь, потому что как раз заваривал себе кофе.
— Прошу простить, что помешал, — перекрикивал он свист электрического чайника. — У нас есть акты Альберта Грюневальда. Это 1939 год.
Минута ожидания.
— Да, есть. Кроме того, имеется его дневник.
— О!
— Вам подослать?
— Если можно.
— Тогда сообщите адрес вашей электронной почты.
Сообщил.
— И заранее благодарю.
Электрическая бритва на батарейках работала не ахти, но ничего большего от нее и не требовалось. В планах на сегодня встреч со своей женщиной не значилось. Можно было оставаться и небритым.
Дневник Грюневальда? Наверное, будет любопытно. Интересно, с чего же все это началось…
Кугер хромал из тюремной камеры в комнату для допросов. У него была только одна рука. При этом он опирался на костыль, поскольку нога у него тоже была одна. К счастью, охранники не были слишком злыми и даже пытались его поддержать. До допросной добрался. Ему позволили присесть, что Кугер принял с благодарностью. Правда, Мищук с Васяком взялись за него строго.
— Ну, и что вы имеете в свое оправдание, Кугер? Ну, и что?
Девушка — переводчица справлялась с трудом. Она знала только школьный немецкий.
— Как вам оправдаться, Кугер, — переводила она. — Что вам теперь сказать?
— Да я и не знаю. — Он задумался. — А что я должен вам сказать?
— Он ничего не хочет говорить, — переводила девушка на польский.
— Тогда скажи, что мы сделаем с ним, как польское гестапо! — заорал Мищук.
Та перевела.
— Сделают с тобой как польское НКВД, — так это звучало в ее версии. По-видимому, кое-чего в жизни она узнала.
Кугер перепугался.
— Я ничего не знаю! — крикнул он. — Я простой полицейский. На войну меня не взяли, потому что какой-то силезец покалечил мне руку. А потом русский бомбардировщик оторвал ногу! Я всего… был, — поправился он, — обычным полицейским. Точно так же, как и вы.
Переводчица выдавала из себя все, на что была способна:
— Он говорит, что был бомбардировщиком, а вы — это обычные полицаи.
— Никакие мы не полицаи, — перебил ее Мищук. — Мы из Гражданской Милиции!
Женщина старалась, как только могла:
— Он говорит, что они не из полиции, а только… только… из ополчения.
— Боже! Не понимаю.
— Ну… — ей не удавалось собраться. — Aufstand. Восстание. «Эй, поляки, на штыки!» — попробовала объяснить та в песне.
Немец не понял.
— Какие еще штыки? Вы же выиграли войну.
— Ну, что, не понимаешь? — она снова фальшиво запела: «Стрельцы маршируют, уланы вербуют… в войско иди!»
— Совсем ничего не понимаю.
Девушка перевела:
— Он совершенно отказывается сотрудничать. Он ярый нацист и сказал, что Гитлер победит.