При полном параде, с расчехленными знаменами они шли тогда под барабанную дробь на ощетинившиеся штыками окопы красных, и поручик опытным взглядом отмечал пулеметные точки, из которых их вот-вот должны были окатить смертоносным огнем. А они все шли, четко держа строй, торжественно, как на параде. Небо, помнится, было ослепительно синим, и страшно хотелось жить. Красные не выдержали тогда, побежали…
Скрип тормозов вернул Крутицына к действительности. Помятый радиатор «полуторки» замер метрах в трех от него. Над рулем белело испуганное лицо водителя. «Наверняка думает, что сейчас его будут кончать». Крутицын дернул пистолетом в сторону: молодой парень послушно выскочил из машины и поднял руки.
— Товарищ, не бойтесь, — быстро заговорил Сергей Евграфович, налегая на «щ». — Нужна ваша помощь… Тут около дороги раненый, надо бы в больницу.
Взгляд его в этот момент был опять мягок и приязнен.
— Вы с ума сошли! — почти кричал, брызгая слюной водитель. — Там сейчас такое творится! И вообще я по срочному делу. Не могу я!
Пистолетное дуло снова нацелилось ему в лоб. Крутицын уже не просил, а приказывал, медленно с расстановочкой растягивая слова:
— Любезный, вы не поняли. Берем раненого, грузим в машину и — обратно в город. В ближайшую больницу. И па-апрашу без глупостей!
А раненый уже давно забыл и об арестованном счетоводе, и о страшной боли в спине и ногах, ибо в тот момент ощущал себя не беспощадным к врагам сотрудником Наркомата внутренних дел, а розовощеким пятилетним мальчуганом, вместе с покойной матерью собирающим малину с дачного куста. «Ты не собирай, Гришенька, ты ее в ротик клади и кушай. Кушай, маленький», — говорила ему мама, глядя в ясные глазки сына. И лицо ее светилось неземной нежностью…
Очнулся он уже сутки спустя в кузове другого грузовика, везущего раненных из Бреста. Мужчину же с васильковыми глазами, который доставил энкэвэдэшника в городскую больницу №…, некоторое время видели в районе перевязочной. Он помогал санитарам класть на столы первых пострадавших, а потом его фигура, мелькнув в бесконечных больничных коридорах, скрылась в неизвестном направлении…
8
Ровно в три пятнадцать, когда довольный «уловом» Брестский уже забрался на широкий заставленный геранью подоконник и, взявшись за раму, готовился вылезти в окно, мощный взрыв вдруг сотряс дом. Неведомая сила вместе с рамой грубо швырнула вора обратно вглубь квартиры. Удар был настолько велик, что Дима, пролетев всю комнату, упал в противоположном ее конце, больно стукнувшись головой о ножку платяного шкафа.
Матерясь и стеная от боли, Брестский приподнял голову и тут же заорал от ужаса: оконный проем и вместе с ним вся стена вдруг медленно, а затем все быстрее поехали вниз, как смываемая с холста масляная краска. Через мгновение ни стены, ни окна уже не было: все потонуло в пылевом вихре и грохоте. Царапнув ботинками по вздыбившемуся паркету, Дима вскочил и бросился прочь из комнаты. Он не помнил, как оказался на темной лестнице, заполненной полуголыми испуганными людьми. Вора закрутило и потащило вниз, ударяя о стены и перила, вместе с другими успевшими выскочить из квартир жильцами. Брестский несколько раз наступал на что-то живое и кричащее, пока его, изрядно помятого, наконец не вынесло на улицу с другой стороны дома.
Куда бежать, было абсолютно непонятно. Повсюду все горело и рушилось, и несчастные люди метались от здания к зданию, падали на землю и гибли под обломками. Дима забился в какую-то щель и закрыл голову руками. «Ну все, хана тебе, Брестский!» — подумал он с тоскою. Собственная жизнь в этот миг показалась ему скомканной папиросной пачкой, к которой уже поднесли зажженную спичку.
Земля беспрестанно содрогалась от взрывов, и содрогающийся вместе с ней Дима слышал, как осыпаются, рушатся, словно карточные, стены стоящих рядом домов…
Внезапно, сквозь бесконечный, сводящий с ума свист и грохот ему послышался детский плач — тоненькая человеческая нотка, полная страха и боли, каким-то чудом не потонувшая, долетевшая до ушей и кольнувшая сердце Брестского. «Показалось», — подумал он, но все-таки решился высунуться из своего укрытия.
Страшная картина открылась ему. Улицу было не узнать. То там то сям вместо домов громоздились огромные кучи из щебня и бетонных перекрытий, торчали лестничные пролеты… В уцелевших домах зияли дыры, а из многих окон уже высовывались языки пламени… А потом, еще до конца не веря в увиденное, он вдруг наткнулся взглядом на небольшое белое пятно на фоне черной громады полуразрушенного здания. Брестский тряхнул головой и протер глаза. Нет, ему не почудилось. Метрах в двухстах от него, на уровне третьего этажа стояла, вцепившись руками в бортик кроватки, маленькая девочка. «Сейчас, — подумал Дима, — кто-нибудь увидит и придет на помощь. Где, в конце концов, пожарные, милиция, сознательные граждане?» Время шло, но никто почему-то не торопился спасать ребенка.