Следует пауза, во время которой оба джентльмена смотрят друг на друга с идиотской улыбкой и продолжают с чувством пожимать друг другу руки. Смит шумно втягивает воздух и смотрит направо; Джонс глубоко вздыхает и поворачивает голову налево. Следует еще одна пауза, оба джентльмена прекращают рукопожатие и беспокойно озираются кругом в надежде найти какой-нибудь предлог, чтобы расстаться. Наконец, Смит (сделав вид, что он забыл о чем-то чрезвычайно важном) восклицает:
— Ну, мне пора!
Красноречивый Джонс, как эхо, вторит Смиту. И джентльмены расстаются, чтобы на следующий же день возобновить эту жалкую комедию. Из сострадания к читателю я сократил в вышеупомянутом эпизоде обычное прощание, которое в умелых руках может затянуться до таких пределов, что вспомнить страшно. Оказываясь участником подобных ужасающих сцен, я иной раз так долго мялся, тщетно стараясь найти какие-то естественные слова (в то время как мой знакомый, судя по всему, тоже отыскивал в самых отдаленных извилинах своего мозга подходящую фразу), что наконец начинал мысленно призывать полисмена, который растащил бы нас в разные стороны. Поразительно, какую силу может в некоторых экстренных случаях приобрести самая бездарная острота, чтобы разъединить сцепившиеся частицы. Помню, я однажды надрывался от смеха (пусть даже истерического) из-за какой-то шутки, под прикрытием которой мне удалось ускользнуть, а через пять минут не мог найти в ней ничего смешного. Я бы советовал всякому, попавшему в столь же тягостное положение, не дожидаться, пока ему поневоле придется отступить перед наехавшим фургоном, но прибегнуть к шутке. Может пригодиться иностранное словечко; я не раз замечал, что «о-ревер», произнесенное вместо au revoir[43] помогало, как и следовало ожидать, разлучить двух любящих друзей.
Но все это мелочи в сравнении с мерзкой привычкой некоторых безмозглых юнцов. Как-то один модный франт радостно остановил меня на улице и принялся с жаром о чем-то разглагольствовать, пока (совершенно неожиданно) мимо нас не прошла некая молодая красотка, с которой мой приятель не преминул раскланяться. По странной случайности это повторялось несколько раз за одну неделю, и всякий раз, после того как молодая леди исчезала из его поля зрения, красноречие моего приятеля мгновенно истощалось. Тут я догадался, что этот гнусный обманщик использовал меня в качестве выгодного фона, дабы в наилучшем ракурсе представить свою фигуру перед проходящей красавицей. Когда я раскусил его трюк, я, конечно, постарался с помощью разных маневров держать своего приятеля спиной к молодой леди, чтобы самому раскланиваться с ней. С той поры я заметил, что у желторотых юнцов это самый распространенный обычай: завидев в нескольких шагах от себя леди, с которой они хотят раскланяться и обратить на себя ее внимание, они с наигранным радушием обращаются к идущему навстречу приятелю, и тогда эта леди при всем желании не может их не заметить. Чаще всего их можно встретить на углу Калифорния- и Монтгомери-стрит. Их легко узнать по тем взглядам, которые они бросают по сторонам во время самого, казалось бы, оживленного разговора.
Кстати, о взглядах: по тому, как люди при встрече отвечают на ваш взгляд или, наоборот, избегают его, можно судить об их происхождении и воспитании. Как мудро отметил непререкаемый авторитет, у джентльмена «неизменно спокойные глаза». Он смотрит на все немного свысока, что указывает на сознание собственной силы и способность к самосозерцанию. Однако это не мешает ему спокойно и с достоинством наблюдать окружающих. Он не стремится обратить на себя ваше внимание, но и не избегает этого. Люди самодовольные и снобы всегда стремятся привлечь к себе внимание, скромные и застенчивые, наоборот, стараются держаться в тени. Есть люди, которые, встретив ваш взгляд, мгновенно меняют выражение лица, что независимо от того, выигрывает оно от этого или нет, свидетельствует о неприятной скрытности, словно они боятся как-нибудь выдать себя. Другие, напротив, смотрят вам в глаза без надобности вызывающе, и это обнаруживает в них не меньшую замкнутость. Выражение глаз обычно подтверждается и всем обликом. Характер людей очень ярко проявляется в том, как они держатся на улице. Вы можете быть уверены, что человек, идущий по самой середине тротуара, невозмутимо расталкивая других, возьмет последний кусок пирога за табльдотом и преспокойно выльет в свою чашку все сливки, прежде чем передать вам сливочник. Человек, который пробирается бочком, держась поближе к стенке и выбирая самые гладкие плиты, так же ухитряется идти и по жизни, уклоняясь от всех трудных обязанностей. Растяпа, который путается у вас под ногами и не дает пройти, так что идущий сзади налетает на вас и этим нарушается мерное движение пешеходов на расстоянии целого квартала, способен произвести такой же сумбур в общественной и политической жизни. Любопытный, сознательно замедляющий шаг, чтобы подслушать тайну, которую вы доверяете своему спутнику, уж наверное, проводит немало времени у замочных скважин и, быть может, даже вскрывает письма жены. Человек, громко разговаривающий на улице в расчете на то, чтобы его все слышали, при всех обстоятельствах оказывается эгоцентриком. Если язвительное замечание Яго «беспечный ветрогон во сне всегда выбалтывает тайны» в какой-то мере справедливо, что сказать о мечтателях, которые грезят на ходу? Я не раз встречал людей, смаковавших по дороге, как лакомый кусочек, речь, которую они готовились произнести, или вслух расточавших проклятия. Помню, передо мной шел вполне порядочный на вид пожилой джентльмен и вдруг ни с того ни с сего как буркнет: «Будь я проклят!», — после чего он как ни в чем не бывало зашагал дальше. То ли вдруг он усомнился в спасении своей души, то ли просто был на что-то зол — я так никогда и не узнал.