А в темной лондонской квартире сидит старый, одинокий писатель, одолеваемый бессонницей, ревматизмом, подагрой, невралгией, бронхитом, и спешит закончить очередную рукопись по заказу воскресного журнала.
писал советский поэт Николай Асеев в стихотворении «Степной найденыш», посвященном хорошо известному произведению американского писателя.
Читая Гарта, надо помнить, что многие картины калифорнийской жизни, которые сейчас могут показаться иному читателю в чем-то знакомыми и чуть ли не подражательными, были нарисованы Гартом впервые, были его открытием и основывались на вполне реальных фактах социального быта и социальных нравов Калифорнии 50-х годов. Не вина писателя, что эти элементы американской жизни, отражавшие истинное состояние общества сто лет назад, были в дальнейшем использованы как ходовой реквизит в десятках американских книг и кинофильмов о «диком Западе», полностью лишенных какой-либо социальной критики и не отмеченных даже малейшими художественными достоинствами.
Не то Брет Гарт, писатель, по праву вошедший в мировую классику.
Лучшие страницы Гарта дают читателю живое ощущение истории, неповторимого, навсегда ушедшего быта, только еще осваиваемой человеком поэтичной природы, исполнены волнующего протеста художника против низости, алчности, против волчьих законов капиталистического мира.
А. Старцев
РАССКАЗЫ 1860–1874
НЕСТОЯЩИЙ ЧЕЛОВЕК
Его звали Фэгг, Дэвид Фэгг. Он приехал в Калифорнию вместе с нами на «Небоскребе» в 1852 году. Вряд ли его влекла туда жажда приключений. Вернее всего, просто некуда было деваться. Когда мы, молодежь, заводили рассказы о том, какие блестящие возможности остались у нас позади, какое горе причинил друзьям наш отъезд, и, показывая дагерротипы и локоны, распространялись о всяких Мэри и Сьюзен, человек, который считался в нашей компании совсем нестóящим, сидел и слушал нас с жалким, страдальческим выражением простого, некрасивого лица, — слушал и молчал.
Думаю, что ему и сказать-то было нечего. Друзей у Фэгга не водилось, разве только мы кое-когда снисходили до него; по правде говоря, он служил прекрасным объектом для шуток. Чуть только подует ветер, как его одолевает морская болезнь. Ходить по палубе во время качки он так и не научился. В жизни не забуду, как мы смеялись, когда Рэтлер угостил его кусочком свинины на ниточке и… Но все вы знаете эту убеленную сединами шутку.
Потешались мы над ним вовсю. Мисс Фэнни Туинклер видеть его не могла, а мы внушили Фэггу, что она к нему неравнодушна, и посылали ему угощение и книжки, уверяя, что все это идет из ее каюты. Надо было видеть это великолепное зрелище, когда Фэгг явился благодарить мисс Фэнни, заикаясь и еле стоя на ногах от приступов морской болезни! Ух, как она разошлась, как она его распекала с высоты собственного величия! «Что твоя Медора», — сказал Рэтлер. Рэтлер всего Байрона знал наизусть. Бедняжку Фэгга здорово тогда подвели! Правда, он проглотил обиду, и когда Рэтлер заболел в Вальпарайсо, наш Фэгг ухаживал за ним день и ночь. Так что, видите, человек он был добрый, но тряпка и мямля.
Фэгг ничего не смыслил в поэзии. Помню, сидит он, бывало, чурбан чурбаном и чинит одежду, в то время как Рэтлер декламирует бессмертное обращение Байрона к океану. И однажды этот чудак совершенно серьезно спросил Рэтлера, не мучился ли Байрон морской болезнью. Не помню, что именно Рэтлер ответил, но мы просто катались от хохота, да, наверное, было над чем — Рэтлер за словом в карман не лазил.