— Нет, — прошептала я и закачала головой.
— Да, Брианна. Мама никогда тебе не говорила? Они с отцом знали друг друга с детства.
Я все качала головой, не веря ни единому слову. Не может быть. Все те издевательства, которые выпали на долю моего дедушки, совершил другой мой дедушка? Что за бред?
— Это ложь.
— Ты не хочешь читать дневник, поэтому я сам расскажу тебе то, что знаю, — упрямо заявил Герр. — Твой отец был маленьким мальчиком, когда рабство отменили. Они с Симоной расстались. Но встретились позже, в сознательном возрасте. Кирст был поражен ее красотой, он увидел в ней родственную душу, как позже мне признался. Но его семья, веками принадлежавшая к касте интуитов, была категорически против союза с девушкой из семьи бывших рабов. С приходом новой власти, интуиты скрывались, таились, держались обособленно. Но их мировоззрение не изменилось, Бри. Они до сих пор считают всех обычных людей глупыми неотесанными животными — рабами.
Кажется, я все больше понимала, к чему он клонит. И все меньше мне это нравилось. Мне не нравилась гребаная правда.
— Императорскую семью Райсов должны были публично казнить. В знак наказания за века рабства, которое они основали и поддерживали на Турине. Но им удалось повлиять на решение парламента. Их не только помиловали и оставили им все состояние, но и позволили ошиваться в парламенте. Пускай в качестве представителей Турины, но все же. Подумай только, какой силой они владеют. Силой мысли. Силой внушения.
Герр склонился над моей койкой и со всей злостью прошипел:
— Из-за них твои родные и тысячи других людей страдали. Из-за них твои родители не смогли быть вместе. А сейчас они хотят вернуть былую власть, и ты работаешь на них.
От резко отпрянул, оставляя меня в полнейшем ужасе.
— А теперь хорошенько подумай, девочка, — прошептал он у выхода. — На чьей ты стороне по-настоящему? Потому что, когда Райсы полноправно войдут в игру, тебе все же придется сделать выбор. Не между мной и капитаном Муром или принцем Адэйром. А между свободной жизнью и рабством.
Он ушел, оставив полное опустошение внутри. Наверное, так можно описать шок. Мысли вроде бы крутятся, но как-то заторможенно и отстраненно, так, что не вдумываешься в их смысл. Тело обманчиво расслаблено, но скорее сковано. И просто хочется смотреть в пустоту, ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не знать. Но спустя мгновение приходит осознание, что слишком поздно. Слова сказаны, смысл уловлен и, кажется, неизбежен. Ты чувствуешь себя крохотной песчинкой в огромной пустыне, а где-то близко бушует смерч, готовый снести тебя далеко от места, которое считаешь домом.
Герр озвучил правду, на которую я усердно закрывала глаза. А мой мир перевернулся с ног на голову. Многие туринцы боролись против рабства. Но были и те, которых такой порядок вещей устраивал. Богатых было ровно столько, сколько бедняков. Понятие среднего класса не существовало. Оно появилось только в свободной Турине. Некоторые бедные семьи, в том числе и рабы, смогли достичь среднего уровня, но в то же время многие зажиточные люди потеряли свое состояние и стали на одну ступень с бывшими невольниками, попрошайками и отбросами общества. Кто-то счастлив, а кто-то готов убить за «несправедливость». Правда, она ведь у каждого своя. Так где же моя собственная? Я интуит, мне нравится быть с Китаном. Но мне не нравится император. Ровно как и Канцлер. Или Герр. Но кое в чем он прав на все сто. Здесь нужно не конкретного человека выбирать, а течение. Я знаю точно, что ни за что не поддержу сторону, которая собралась вернуть времена жестокости, насилия, голода и смерти на Турину. Даже если мне придется пожертвовать собой.
По моим щекам все еще стекали слезы, когда в комнату вошел Адэйр. До конца включения камеры таймер на приборе регенерации показывал двадцать минут.
— О! — заявил принц, заметив мое состояние. — Довел.
— Не довел, — возразила я, приводя себя в порядок. Онемение прошло, вернулась тошнота, головная боль и беспощадный поток мыслей. — Всего-лишь напомнил то, кем я являюсь.
— И кем же? — полюбопытствовал принц, усаживаясь на стул около койки.
— Свободным человеком, — гордо заявила я.
— А-а-а! — понимающе протянул тот. — Значит, давление на больную мозоль. Герр хороший психолог. Рабство. То, чего ты боишься.
Поймав мой взгляд «я ничего не боюсь», принц быстро исправился:
— Опасаешься.
— То, чему виной императорская семья, — смело заявила я, готовясь к худшему. Негоже хамить сыночку бывшего правителя Турины. А может быть и будущего, кто знает.
Но сыночек мой вызов принял с усмешкой. Невеселой, правда.