Однако она молчала. Ведь это была Гиацинта, а она никогда не врала. Но она была здесь. Слава богу, сестра тут.
Гиацинта пожала его руку, и Грегори знал, что она останется ровно столько, сколько будет ему нужна.
Он заморгал, глядя на повитуху и пытаясь выдавить хотя бы слово.
– Что если… – Нет! – Когда, – сбивчиво произнес он. – Что нам делать, когда она очнется?
Повитуха сначала посмотрела на Гиацинту, что по какой-то причине рассердило Грегори.
– Она будет крайне слаба.
– Но с ней все будет хорошо? – спросил он, едва ли не цепляясь к словам повивальщицы.
Она посмотрела на него с ужасным выражением лица: смесью жалости, печали и смирения и, наконец, ответила:
– Трудно сказать.
Грегори внимательно рассматривал ее, отчаянно пытаясь найти что-то еще, кроме недомолвок и банальностей.
– Какого дьявола это значит?
Повитуха избегала его взгляда.
– Нередко в таких случаях начинается инфекция.
– Почему?
Женщина моргнула.
– Почему? – почти прорычал Грегори, чувствуя, что Гиацинта сильнее сжала его руку.
– Не знаю, просто так происходит.
Повивальщица отступила на шаг.
Грегори повернулся обратно к Люси, не в силах больше смотреть на повитуху, покрытую кровью его жены. Может, в этом не было ничьей вины, но он не мог более ни минуты выносить вид этой женщины.
– Доктор Джарвис обязан вернуться, – глухо потребовал Грегори, взяв Люси за безвольную руку.
– Я за этим прослежу, а еще прикажу служанке поменять простыни, – сказала Гиацинта.
Грегори не поднял глаз.
– Мне тоже пора уходить, – сообщила повитуха.
Несчастный супруг ничего не ответил. Не сводя глаз с лица жены, он услышал удаляющиеся шаги, а затем тихий щелчок закрывающейся двери.
– Люси, – прошептал он, пытаясь добавить в голос нотки поддразнивания. – Ла-ла-ла Люси. Ла-ла-ла Люси. – Этот глупый припев придумала в четыре года их дочурка Гермиона.
Грегори изучал лицо любимой. Неужели она только что улыбнулась? Кажется, выражение ее лица чуть изменилось. Он продолжил дрожащим голосом:
– Ла-ла-ла Люси, ла-ла-ла Люси.
Грегори чувствовал себя идиотом, повторяя эту ерунду, но не знал, что еще говорить. Обычно он за словом в карман не лез, особенно с Люси, а теперь… что можно сказать в такую минуту?
Вот поэтому он и сидел тут. Сидел, кажется, уже несколько часов. Сидел, пытаясь не забыть, как дышать. Сидел и прикрывал рот каждый раз, когда чувствовал, как рвется из горла рыдание, потому что не хотел, чтобы его услышала Люси. Сидел и отчаянно пытался не думать о том, как ему жить без нее.
Она была для него целым миром. Затем, с появлением детей, пусть уже не заполняла его жизнь полностью, но оставалась ее центром. Солнцем. Его солнцем, вокруг которого вращалось все самое важное.
Люси. Девушка, которую он едва не потерял, потому что слишком поздно понял, как ее обожает. Такая идеальная – попросту его вторая половинка, – что он чуть ее не упустил. Ждал любви, полной страсти и драматизма; ему даже в голову не приходило, что настоящая любовь может быть настолько уютной и простой.
С Люси он мог часами сидеть в молчании. А мог болтать, как сорока. Сказать какую-нибудь глупость и не переживать. Заниматься любовью всю ночь напролет или несколько недель просто обнимать ее во сне.
Это неважно. Все неважно, потому что они оба знали, что любят.
– Я не смогу жить без тебя, – выпалил Грегори. Черт побери, он молчал целый час, и это все, что он сумел придумать? – То есть, смогу, потому что придется, но это будет ужасно, и, честно сказать, справлюсь я плохо. Я хороший отец лишь потому, что ты такая замечательная мать.
Если она умрет…
Грегори плотно зажмурился, пытаясь отбросить эту мысль. Он так старался не думать об этих трех словах.
Три слова. Обычно под ними подразумевается «Я тебя люблю», а не…
Он сделал глубокий прерывистый вздох и попытался подумать о чем-то другом.
В приоткрытое окошко дул легкий бриз, и Грегори услышал радостный крик снаружи. Один из его детей – судя по голосу, сыновей. День выдался солнечным, и дети, наверное, играли в догонялки на лужайке.
Люси любила смотреть, как они носятся на свежем воздухе, и сама бегала с ними, даже когда была уже на сносях и переваливалась, словно утка.
– Люси, – прошептал Грегори, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Не оставляй меня, умоляю, не покидай!
– Им ты нужна больше, – выдавил он, передвинувшись так, чтобы держать ее ладонь обеими руками. – Наши дети нуждаются в тебе сильнее. Ты же знаешь это. Хоть в жизни не скажешь, но ты знаешь. И мне ты необходима. Мне кажется, тебе и это известно.
Однако жена не ответила и не пошевелилась.
Но дышала. Слава богу, хотя бы дышала.
– Отец?
Грегори вздрогнул, услышав голос старшей дочери, и быстро отвернулся, чтобы взять себя в руки.
– Я пришла посмотреть на малышек. Тетя Гиацинта разрешила, – пояснила вошедшая Кэтрин.
Он кивнул, но не ответил.
– Они миленькие. Я о младенцах, а не о тете Гиацинте.
К своему сильному изумлению, Грегори улыбнулся.
– Да, тетю Гиацинту нельзя назвать милой.
– Однако я все равно ее люблю, – выпалила Кэтрин.
– Знаю, я тоже, – ответил он, наконец повернувшись к дочери. Его Кэтрин была воплощением преданности.
Кэтрин подошла и остановилась в изножье кровати.
– Почему мама все еще спит?
Грегори сглотнул.
– Ну, она очень устала, лапочка, роды и так нелегкое дело, а тут еще и вдвойне.
Кэтрин серьезно кивнула, но он не знал, поверила ли ему дочь. Она, нахмурив брови, смотрела на мать: не слишком обеспокоенно, но с изрядной долей любопытства. Наконец она заметила:
– Мама побледнела.
– Ты уверена? – спросил Грегори.
– Она белая как простыня.
Он и сам так считал, но попытался не показать своего беспокойства:
– Возможно, немного бледнее обычного.
Кэтрин посмотрела на отца и устроилась в кресле рядом. Она сидела прямо, чинно сложив руки на коленях, и Грегори не переставал дивиться чудесной дочке. Почти двенадцать лет назад на свет появилась Кэтрин Хейзел Бриджертон, и Грегори стал отцом. В ту же секунду, как взял ее на руки, он осознал, что это его истинное призвание. Младший сын, которому никогда не достанется титул, и который никогда не хотел стать ни военным, ни священником, занял свое место благородного фермера и родителя.
Посмотрев на малышку Кэтрин, в ее темно-серые, еще не поменявшие цвет младенческие глаза, он понял, для чего существует в этом мире, и осознал свое предназначение… именно тогда. Он обязан воспитать это маленькое чудесное создание, защищать ее и заботиться о ней.
Грегори обожал всех своих детей, но у него навсегда останется особая связь с Кэтрин, потому что именно она показала ему его предназначение.
– Остальные дети захотят ее увидеть, – заметила она, опустив глаза вниз и покачивая правой ногой взад-вперед.
– Лапочка, маме нужен покой.
– Знаю.
Грегори ждал, что еще она скажет, пусть Кэтрин и не поделится с ним всем, что у нее на уме. Ему казалось, что это именно старшей дочери хотелось увидеть маму, посидеть на краешке постели, посмеяться, похихикать, а затем подробно рассказать о прогулке на природе с гувернанткой.
Другие дети помладше, возможно, не понимали, что происходит.
Однако Кэтрин всегда была очень близка с Люси. Характером мать и дочь походили друг на друга как две капли воды, хотя внешность их разнилась как небо и земля: Кэтрин была на удивление похожа на свою тезку, невестку Грегори, нынешнюю виконтессу Бриджертон. Это казалось тем более странным, что обе Кэтрин не являлись родственницами по крови, и тем не менее у обеих были черные волосы и овальное лицо, а также одинаковый разрез глаз, хотя цвет их все же отличался.