— Вот что, ребята! — внушительно сказал боцман. — Что бы там ни было, присягу не забывать! Ежели насчет крепости и прочего спрос начнут, отвечать всем в одно: мол, служили на дальнем кордоне и знать ничего не знаем. Только-де знаем, что большой силы сикурс должен в Петропавловск подойти. Понятно?
— Понятно. Не подкачаем, дядя Усов, — за всех отвечал Удалов.
— То-то, понятно, шалопут! Счастье твое, что тебе неприятель рожу поуродовал, а то всыпал бы я тебе за «дядю».
— Так ведь я шутейно, — сказал Удалов и фыркнул. — Оно и вас, господин боцман, бог счастьем не обошел, — не удержался он.
Боцман сердито нахмурил брови, но в это время дверь в каюту отворилась и вошли офицер и два матроса. Судя по бинтам, ящику с медикаментами, тазу и кувшину с водой, это был врач. Он перевязал остаток уха Усову, дал примочек Удалову и Бледных и не без труда удалил сломанные зубы Попову. На этот раз бедняга оказал неприятелю отчаянное сопротивление.
После этого русских моряков водили для допроса к адмиралу на фрегат «La Force», но никаких показаний, кроме тех, о которых они условились заранее, от них не получили.
Вечером пленным дали ужин и по кружке вина, и после вечерней зори им сделал поверку лейтенант, захвативший их в плен. Он вошел в каюту в сопровождении двух вооруженных матросов, которые, не помещаясь в каюте, стали в дверях. Один из них приподнял пая головой фонарь. Лейтенант держался рукой за грудь и изредка сплевывал в белый платок.
— Видать, и на этого рыгале напало, — подмигнул Удалов.
Пленные засмеялись, а лейтенант сердито посмотрел на Удалова и, обернувшись к караулу, спросил:
— C'est lui qui m'a frappé? (Это он меня ударил?)
— Oui, mon lieutenant (Да, господин лейтенант.), — сказал одип из матросов.
— Mauvais sujet! (Негодяй!) — сказал лейтенант, сердито пригрозив Удалову пальцем.
Пленные улеглись, но ночь прошла беспокойно. Хныкал и стонал Попов, и метался старик Усов. Рана начала давать осложнение. Боцман, в полузабытьи, попросил пить, и Удалов на своем удивительном французском языке сумел объяснить часовому, в чем дело, и, по его просьбе, вахтенный принес целый анкерок холодной пресной воды.
Спать Удалову не хотелось. Он лежал в темноте, закинув за голову руки, и мысли его были на пятой батарее, где работал он с товарищами до своей несчастной поездки.
«Не спят, небось, сердешные, — думал он про товарищей по экипажу. — Начеку, завтра бой… А я уж отвоевался». Он представил себе, с каким тревожным чувством слушают его товарищи бой склянок на неприятельской эскадре. Усов в темноте потянулся за водой и, видно, неловко повернувшись, застонал глухо.
— Стой, дядя Усов, я помогу, — шопотом сказал Удалов и, напоив боцмана, подсел рядом. — Мозжит ухо-то? — сочувственно спросил он.
— Не в ухе дело — в голову стреляет, в щеку аж, в плечо отдает, — сердито сказал старик.
— А ты холодной водой. Вот постой.
Удалов снял с себя фланельку, смочил ее из ковша и, отжав, стал прикладывать к незабинтованным местам на голове боцмана.
— Так будто облегчает, спасибо, — тихо сказал старик. — Да ты, парень, ложись. Ай не спится?
— Не спится… Смех смехом, а обидно, дуриком влетели, как кур во щи. Ребята завтра бой примут, на смерть пойдут…
— Не говори ты мне! Двадцать лет боцманом, тридцать пять лет во флоте, два раза кругом света ходил, а тут оплошал!
Старик заволновался, привстал, но боль резнула его через всю левую часть головы, и он глухо застонал.
— Лежи, господин боцман, — ласково сказал Удалов. — Не бучтуйся. Твоей вины тут нету. Кто виноват, что ветер упал? Никто. А наши, я так считаю, что спуску неприятелю не дадут, а?
— Его превосходительство адмирал Завойко — он орел, он могет. А особливо господин капитан Изыльметов, — хрипло сказал старик успокаиваясь. — А ребята, известно, при оружии, и артиллерия.
— Будь у нас топоры, мы бы тоже зря не дались.
Разговор постепенно затих. Боцман забылся и в забытьи глухо стонал. Угомонился Попов, и давно на всю жилую палубу храпел Бледных… На другое утро все четверо проснулись в подавленном настроении. На судне после утренней уборки была необычная суета. Около восьми часов послышалась орудийная стрельба, которая длилась несколько часов. Ясно, что происходило сражение. Пленные мучились неизвестностью. Боцман молился «о даровании победы и посрамлении супостатов». К концу дня сражение, видно, утихло. Бриг не принимал в нем участия. Вскоре по окончании стрельбы дверь открылась, и в каюту, улыбаясь, вошел черноволосый парень, голова которого на этот раз была не в красной повязке, а просто забинтована.