Время от времени облака дыма полыхали над кораблями и, расплываясь клочьями, таяли на парусах, и в море всплескивали вверх фонтаны воды, похожие на сахарные головы. С каждым разом эти сахарные головы возникали все ближе и ближе.
Казарский кивнул торопливо поднявшемуся на ют Прокофьеву, выпрямился и сказал:
— Господа, положение наше не требует пояснений — Он указал рукой в море: — В сих чрезвычайных обстоятельствах я желал бы узнать ваше мнение, господа, о мерах, которые нам надлежит принять. Согласно уставу, будем подавать свое мнение начиная с офицера, младшего чином. Поручик Прокофьев, прошу вас.
Услышав свое имя, Прокофьев опустил руки по швам. Кровь отлила от его ярких юношеских щек. Он искоса глянул за корму и увидел белое облако, всплывающее к реям[14] турецкого корабля.
— Бум-м-м! — прокатилось по морю, и белые столбы воды поднялись вверх саженях в пятидесяти от брига.
— Мнение мое, — твердым голосом сказал Прокофьев, подняв на Казарского ясные голубые глаза — защищаться до последней крайности и затем взорваться вместе с бригом.
Он густо покраснел и смутился так, будто сказал что-то очень нескромное.
— Мичман Притупов?
— Присоединяюсь к мнению поручика Прокофьева.
— Лейтенант Скарятин?
— Согласен с мнением штурмана.
— Лейтенант Новосельский?
— Согласен с господином поручиком.
Щеки Казарского порозовели. Холодные серые глаза блеснули воодушевлением.
— Благодарю вас, господа! — сказал он. — Иного решения я не ожидал от русских офицеров, преданных своему отечеству. Я присоединяюсь к мнению господина поручика. Разрешите, я прочту текст, который мы впишем в шканечный журнал: «На военном совете брига „Меркурий“, состоявшемся сего четырнадцатого мая 1829 года, в присутствии господ офицеров брига, решено: защищаться до последней крайности, и если будет сбит рангоут или откроется течь, до невозможности откачивать оную, тогда свалиться с которым-либо неприятельским кораблем, и тот офицер, который останется в живых, должен зажечь крюйт-камеру[15]. Мнение сие подал корпуса штурманов поручик Прокофьев, и прочие офицеры единогласно к нему присоединились». Все! А теперь, господа, исполним свой долг перед отечеством.
У поручней стоял толстенький и коренастый переводчик и смотрел на медленно надвигающиеся корабли.
— Христофор Георгиевич, — сказал ему Казарский, — вы бы шли вниз, голубчик, здесь будет жарко.
Грек покраснел, насупился и сказал:
— Господин капитан, дайте мне ружье.
— Не стоит, голубчик, идите вниз, — повторил Казарский.
— Господин капитан, — переводчик прижал к груди оба кулака и заговорил тонким, срывающимся голосом. Ни в его лице, ни в его фигуре на этот раз даже насмешливый Скарятин не смог бы найти ничего смешного. — Господин капитан, дайте мне ружье! Ми солдат есть. Ми три раза турецкий пуля есть. Ми раньше большой семья бил, всех турка убила. Братья бил, сестра бил — теперь ми одна осталась. Одна!
Христофор поднял кверху палец и посмотрел на офицеров, и они отворачивались, не выдерживая этого взгляда.
— Дайте ружье господину переводчику! — сказал Казарский. — Свистать всех наверх! Выстроить команду! — приказал он.
Команда брига выстроилась на шканцах.
— Братцы! — обратился к матросам капитан. — Враг силен, отступление невозможно. Мы — русские моряки и не посрамим своего звания. Господа офицеры решили биться до последнего и затем взорваться вместе с бригом. Я надеюсь, что и матросы не запятнают чести андреевского флага. Я не сомневаюсь в вас, боевые мои товарищи! Помолимся богу, по обычаю переоденемся во все чистое — и в смертный бой за матушку Россию! Ура!
— Ур-р-ра! — загремели матросы, и гром этого «ура» слился с громом пушек турецких кораблей и заглушил их.
Казарский, подойдя к шпилю, выдернул из-за пояса пистолет и положил его на шпиль.
— Последний, кто уцелеет, выстрелит в крюйт-камеру, — сказал он. — Быстро переодеться, ребята, и по местам!
Матросы ринулись в жилую палубу. Казарский подошел к Максимычу. Старый матрос, расставив ноги, стоял у штурвала. Голова его была не покрыта, и сивые, будто морской солью покрытые волосы кудрявились тугими кольцами. Выцветшие голубые глаза рулевого с маленькими и острыми зрачками перебегали с парусов на кончик бом-утлегаря[16]. Могучие, корявые, как дубовые корни, руки легко вертели тяжелое рулевое колесо.
— Ну, Максимыч, на тебя надежда![17] — сказал Казарский.
17
В предстоящем бою очень важно было уметь маневрировать, чтобы избежать особенно губительных продольных залпов, то есть Залпов всем бортом неприятеля по длине брига, от носа до кормы или наоборот.