Якобин стащил с себя красные чулки:
- Во-во, он самый.
За кладбищенской стеной показалась Туа-Туа. Миккель услышал ее голос:
- Куда ты запропастился, Миккель?.. - Она перелезла через ограду и сбежала вниз по откосу. - Ну, что тут?
- Ничего, просто один призрак попал в беду, - ответил он возможно безразличнее.
Но глаза его были устремлены на два следа в огороде Якобина - небольшие овальные следы "морской скотины".
Глава тринадцатая
ПОБЕГ
Учитель сидел на паперти и кашлял.
- Остальные дети, наверное, в доме пастора, - сказал он Миккелю и Туа-Туа, когда они подошли, потом тяжело поднялся и вошел в холодную ризницу. - Ну, ведите себя хорошо, после встретимся у конюшни.
Учитель зашагал к органу; судорожный кашель гулко отдавался под сводами церкви.
- Бьюсь об заклад, что призрак во многом замешан, сказал Миккель, когда они направились через кладбище к дому пастора. - Но не во всем.
Только он хотел рассказать про следы в огороде Якобина, вдруг Туа-Туа схватила его за руку.
- Гляди, Миккель, чья-то двуколка прямо на пасторовом газоне стоит!
- И вовсе не чья-то, - сурово заметил Миккель. - Видишь, крючья для цепей - это ленсман приехал.
- Значит, они его сейчас в тюрьму повезут?
Миккель кивнул.
- А только сдается мне, узелков больше, чем они думают, Туа-Туа...
Кухарка впустила их с черного хода - розовая, разгоряченная, взлохмаченная.
- Я тут с пирогами, а тут такое дело! - волновалась она. - И поделом татю! В заточении - вот где его место!
- А он сознался? - спросил Миккель.
- Разве мало того, что его схватили на месте преступления, прямо в кладовке? - негодовала кухарка.
- Может, он просто есть хотел, - сказала Туа-Туа.
- Значит, Туа-Туа Эсберг, чуть в животе запищит, идет по чужим кладовкам рыскать? Так, что ли?
Туа-Туа промолчала.
Кухарка отрезала два ломтя булки и намазала маслом:
- Вот, нате, а теперь ступайте в гостиную. Да не шумите - за стеной кабинет...
Она подтолкнула их ухватом, закрыла дверь и поспешила, ворча, к печи. В гостиной, на роскошных стульях, вдоль стены смирно сидели ребятишки, боясь даже нос почесать.
- Учти, Енсе, ты только себе хуже делаешь, что запираешься! - раздался за стеной голос ленсмана.
Миккель отдал свой ломоть Туа-Туа и прокрался к двери кабинета.
- Ты что?.. - в ужасе прошептала Туа-Туа.
- Ш-ш, Туа-Туа, я вижу его, - ответил шепотом Миккель, уткнувшись носом в замочную скважину. - А, черт!..
Пастор заслонил.
- Я же не отказываюсь, что взял баранью ногу! - кричал с отчаянием Цыган. - У меня все кишки свело. А рубины не трогал, не трогал!..
С грохотом упал стул, и широкая спина пастора качнулась в сторону. Дверь распахнулась, в гостиную выскочил Цыган. Острый локоть больно ударил Миккеля в ребра.
- Бога ради, держите этого безумца! - донесся из кабинета голос пастора.
Но Цыган уже стоял на подоконнике. Он прикрыл лицо шляпой и прыгнул прямо через стекло.
Ленсман, громко бранясь, уклонился от осколков, оттолкнул плачущую Туа-Туа и ринулся к двери.
Миккель видел в разбитое окно, как Цыган мчится огромными прыжками через кладбище.
К конюшне!..
В голове пронеслись слова ночного призрака: "Посади лучше животину на цепь, не то найдется злодей..."
Неужели уведет Белую Чайку?
Миккель прикрыл лицо рукавом и выскочил в окно.
Стекла впились в рубаху и кожу, но он все стерпел.
"Молчи, Белая Чайка, молчи!.." - отстукивало сердце в лад с цоканьем деревянных подошв. Одним прыжком Миккель перелетел через кладбищенскую ограду. "Милая, славная Чайка, молчи, молчи, молчи..."
От конюшни донеслось громкое ржание. Беги не беги, Цыган уже там...
Вот он, сидит верхом на Белой Чайке - прямой, как свеча. Цыган твердой рукой потянул повод - лошадь послушно повернулась.
Последнее, что увидел Миккель, ковыляя между могилами, были белые лошадиные ноги и мятая шляпа, слетевшая с головы всадника, когда Белая Чайка красивым прыжком перенеслась через речушку.
В следующий миг они исчезли.
Глава четырнадцатая
Я ПОЕДУ С ТОБОЙ, МИККЕЛЬ!
Никогда Миккель не забудет этот день.
Какой пронизывающий ветер дул на дороге... Как плакала Туа-Туа; как учитель поминутно садился, задыхаясь от кашля.
А после!..
Туа-Туа сразу побежала вверх по лестнице, затопить печку и поставить чайник, учитель же задержался в дверях.
Он внимательно, очень внимательно посмотрел на Миккеля, потом пожал ему руку, крепко, словно хотел показать, что перед ним уже не школьник Миккель Миккельсон, а взрослый мужчина, на которого вполне можно положиться.
- Вот увидишь, лошадь скоро вернется, - сказал он.
А затем последовало самое главное. Но сначала учитель прокашлялся как следует.
- Она... моя Туа-Туа - славная девочка! - пробормотал он. - Береги ее, Миккель Миккельсон. Ей может понадобиться твоя забота.
И длинные тонкие пальцы органиста заскользили вверх по перилам.
Три дня спустя вся деревня Льюнга погрузилась в траур.
"Двустороннее воспаление легких с осложнением на сердце", - значилось в справке, которую написал врач, сидя за столом в учителевой гостиной.
Правда, как раз в этот день приехала тетушка Гедда Соделин из Дании. Но кто может утешить девочку, которая плачет без конца и не хочет больше жить?
Миккель решил все-таки попытаться, но его остановили в прихожей сильные руки тетушки Гедды.
- Поговорить с Туа-Туа, с бедной крошкой? - Тетушка Гедда непрерывно вытирала слезы. - Неможется ей, кашляет, бедняжечка. Ее нельзя беспокоить, ни в коем случае.
Миккель и Боббе побрели домой. У Миккеля было такое чувство, точно он проглотил камень - здоровенный булыжник, вроде тех, что летели с Бранте Клева, когда взрывали тур. И камень этот очутился там, где у людей сердце.
Нашелся, однако, человек, который не стеснялся потревожить больную. Его звали Малькольм Синтор. На пятый день после похорон он явился верхом на своей Черной Розе - "дела улаживать".
Синтор председательствовал в муниципалитете. Муниципалитет назначил нового учителя, а посторонним жить в школьном здании не полагалось.
- Господи, куда же денется наша крошка, наша ТуаТуа?! воскликнула тетушка Гедда.
- Ничего, пусть едет с теткой в Данию, - ответил Синтор. - Через три недели чтобы квартира была свободна. Сироты только обуза для муниципалитета. Ни к чему нам это.
С этими словами Синтор уехал.
Не плачь, Туа-Туа, и не упрашивай!
Хоть и добрые глаза у суровой на вид тетушки Гедды, но вот беда: глаза эти смотрели в какие-то необычные очки, в которых все люди казались маленькими детьми. Особенно Туа-Туа.
- Ешь капусту да не мели попусту! - сказала тетушка Гедда. - Что ты будешь делать тут одна?
Ну как объяснить такой тетушке, что очень важные обстоятельства никак не позволяют тебе уезжать из Льюнги?
За неделю до отъезда Туа-Туа поднялась с постели. День выдался ветреный, а Миккель уже полчаса стоял у сарая и свистел. Ежедневно с трех до пяти тетушка Гедда ложилась вздремнуть после обеда, и Туа-Туа выскользнула незамеченная.
- Ой, Миккель!.. - шептала она дрожащим голосом. - Я... я так тебя ждала. Про Белую Чайку что слышно?
Миккель покачал головой.
- А Боббе?
- Если через шесть дней он не будет убит и закопан, то Синтор пойдет со своими враками в суд. А в суде его дело верное. Как я тогда говорил, так и сделаю, Туа-Туа. - Он взял ее за руку. - Конечно, тебе еще хуже... Я почти все время о тебе думаю.
Туа-Туа зажмурилась, пытаясь стряхнуть слезы.
- Через шесть дней, Миккель, и меня тоже здесь не будет. - Она рассказала о новом учителе и переезде в Данию. Билет заказан, в субботу уплывем.
Миккель помолчал, не выпуская руки Туа-Туа.
- В ночь на субботу мы с Боббе уйдем из дому, - сказал он. - Попробую на какой-нибудь пароход наняться.