- Хоть брюки-то оставь, - сухо заметила тетушка Гедда.
- Ну и пусть забирает меня ленсман! - всхлипнул Якобин. - Не гожусь я в церковные сторожа.
- Вот уж верно, - сказал Цыган и выдернул нож из доски.
Туа-Туа присела на корточки возле печки и повернула кочергой обгоревший котелок.
- Может, в нем что под подкладкой лежало, оттого тесный стал? - спросила она медовым голоском.
В кухне стало тихо-тихо. Якобин дернулся, точно пес от пинка.
- Я сроду не хотел их брать, - зашептал он. - Воровать в церкви - грех! А Эббер сказал - чего там, ведь Строльельм стащил рубины в польской часовне. И забрать их обратно только благое дело. Мол, святой Станислав, и святой Стефан, и еще куча святых благословят нас за это. А как добудем рубины, то можно хоть завтра в путь. Поверни шпагу другой стороной, говорит, и никто не заметит. А когда схватятся, мы тю-тю...
Но никто уже не слушал Якобина. Петрус Миккельсон натянул сапоги и послал Миккеля наверх, позвать Грилле.
- Скажи ему, чтобы ружье взял! - крикнул он вдогонку. Да поторопи - некогда, мол!
Он взял приунывшего Якобина за руку:
- Похоже, раньше, чем цирк отправится в путь, надо еще одну шкуру продубить? Ась?
Глава тридцать четвертая
ЧТО БЫЛО В СЛОНОВЬЕМ ХОБОТЕ
Сигизмунд Эббероченко сидел на лесенке циркового фургона и пришивал пуговицы к жилету. Не знал он и не ведал, что через пролив уже идет лодка Грилле. На пути к берегу плотной стеной стояли водоросли, но киль плотниковой лодки был окован латунью и резал их, как масло.
Миккель Миккельсон взял чалку, прыгнул за борт, прошел по воде последний кусок до берега и привязал лодку за ольху.
Эббер поперхнулся. На корме, охраняемый рычащей шавкой, сидел, стуча зубами, Якобин. Эбберу нужно было пришить еще одну пуговицу, но он швырнул жилет в крушинник и нырнул в фургон.
Послышался тяжелый топот, и в дверь заглянуло потное лицо Грилле.
- А ну, выходи, Эббер! Покажи - прибавился у тебя живот с последнего раза?
Эббер осклабился, точно увидел деда-мороза, но на верхней губе у него выступили капельки пота.
- О, самый господин Грилле, - засопел он. - Надо какой шкурка дубить?
- Во-во, - сказал Грилле и сунул ружье в куст. - Да не шкурку, а целую шкуру... Сейчас и снимем ее! Верно, Миккель?
Плотник вытащил нож и проверил лезвие ногтем.
- Николай-угодник, спаси! - закричал Эббер и попятился к слоновьей голове.
За широкой спиной Грилле появились Туа-Туа и Миккель. Еще дальше стоял, крепко держа за шиворот Якобина, Петрус Миккельсон.
- Господин Миккельсон, господин Миккельсон, он хочет меня режет!.. - вопил Эббер, показывая дрожащей рукой на медленно приближающегося Грилле. - Сдержите безумца, господин Миккельсон!..
Нож сверкнул в воздухе. Одним ударом Грилле отсек хобот слону.
Никто не знает, ждал ли плотник, что из хобота выкатятся ему прямо в ладонь восемь польских рубинов. Одно бесспорно: того, что случилось в действительности, он никак не ждал.
Миккель увидел, как широкая спина Грилле начала дергаться, а руки закрыли лицо. Увидел, как правая рука нырнула за ворот. Левая уже скребла за пазухой.
- Ой, не надо! - кричал плотник. - Пустите, караул!..
Директор цирка Эббер издал жалобный вопль, бросился к нему и схватил хобот.
- Ах, мой чудный блошиный циркус! - заахал он. - Вы погубили его... Эберхарт, Эльза, Адольфина!..
- Уберите зверей! - орал плотник, извиваясь, словно змея в муравейнике.
- Коммен, коммен! - звал Эббер, протянув жирную руку. Вот, Адольфина, так, о, так... - Лицо его умилилось и порозовело, как у ребенка. - В свой домик, - сюсюкал он.Эберхарт, Адольфус, Сергей... мои дорогой птенчик!
Быстрым движением он воткнул на место пробку и вставил хобот в зияющую пасть слона. Потом обернулся, и черные усы его задрожали от гнева.
- А теперь вы, возможно, сказать, что значит сей вторжений у честного человек!
Пока Эббер собирал своих прыгучих артистов, Петрус Миккельсон зачем-то обошел фургон. И, когда он снова заглянул внутрь, лицо у него было крайне любезное и почтительное. Только кадык как-то странно шевелился.
- Господину Эбберу ведомо, что церковная кража карается пожизненным заключением? - глухо пробурчал кто-то за спиной дубильщика.
Эббер испуганно обернулся и уставился в злые слоновьи глазки.
- Кто... кто был это? - произнес он с ужасом.
- Ась? - спросил Миккельсон-старший с простодушным видом. - Вы что-нибудь слышали, дети?
- Я - ничегошеньки, - сказал Миккель.
Якобин приготовился упасть в обморок. Боббе рычал и грыз что-то за крушинником.
- Может, это слон? - спросила Туа-Туа медовым голоском. - В некоторых цирках есть говорящие слоны.
- Впрочем, коли вернешь рубины и покаешься в своих прегрешениях, то отделаешься отсечением головы, - пророкотал голос из слоновьей пасти.
У Эббера подкосились ноги, но он не сдавался.
- Вы... вы разорил меня! - По его толстым щекам покатились слезы. - Погибли мой дорогой блошиный циркус... О мой возлюбимый слон! О дорогие друзи, которые были идти с циркус Кноппенхафер по вольному свету...
Глаза его засветились мечтой о дальних странах. За спиной Миккеля послышался стон - то стонал первейший акробатист мира.
- О, ищите, негодяи! - вызывающе крикнул Эббер. - Ничего, ничего вы не найти!
Петрус Миккельсон продолжал ласково улыбаться.
- Помилуйте, чего искать-то? - удивился он. - Рубины? Из цветного стекла?
- Стек...стекла?.. - пробормотал Эббер.
- Ну да. Настоящие пастор еще в прошлом году снял. Моль съела ризы, а на новые у церковного совета не было денег. Миккельсон-старший сокрушенно развел руками. - Ничего, за рубины нам дали ризы еще лучше старых, золотая вышивка спереди и сзади. Вроде как на вашем жилете, Эббер.
Петрус Миккельсон достал из-под куртки Эбберов жилет.
Одной пуговицы не хватало. С подбородка Эббера падали капельки пота.
- Вишь, какие пуговицы красивые! - Петрус Миккельсон показал их оторопевшей Туа-Туа. - Овечьей кожей обернуты и только что пришиты.
Снаружи донесся визг Боббе, потом голос Миккеля:
- Пусти, Боббе! Пусти, я сказал!
- Бедный Боббе! Не иначе, последнюю пуговицу нашел, озабоченно произнес Миккельсон-старший.
Миккель протиснулся между Туа-Туа и совершенно подавленным Якобином:
- Глянь, отец, что я у Боббе отнял. Он себе чуть последний зуб не сломал. Внутри что-то красное... - Миккель запнулся. - Это... это...
- Один из восьми польских рубинов, - сказал Миккельсонстарший. - Остальные семь на жилете директора Эббера. Стеклянные, правда, но красивые, ничего не скажешь.
- А церковная кража остается церковной кражей, - пробурчал голос из слоновьей пасти.
- Если к этому добавить кражу овец и поджог, - продолжал Петрус Миккельсон своим обычным голосом, - то милости ждать не приходится.
Эббер попробовал упасть на колени, но живот не пустил.
- Я буду платить все, господин Миккельсон, когда снова циркус работает! Клянусь! Наш славный, великий Кноппенхафер!..
Он выхватил из ящика на столе свернутые афиши. Они разворачивались одна за другой в его руках и падали на пол.
АКРОБАТСКИЙ И БЛОШИНЫЙ ЦИРКУС
ЭББЕРОЧЕНКО И ЯКОБИН САМЫЙ ЖИРНЫЙ ЧЕЛОВЕК МИРА
Якобин поднял одну афишу; лицо его озарилось внутренним светом.
- "Знаменитый воздушный вольт синьора Якобина со звуком", - благоговейно прочитал он.
- Со звуком? Это как же? - удивилась Туа-Туа.
Якобин сунул в рот указательный палец и заблеял так похоже, что задремавший было Боббе проснулся и завыл.
- Последнее выступление в Льюнге, - грустно сказал Якобин.
Эббер неуклюже поклонился: