Саша назвал свой адрес на Гуриевича и нажал на отбой…
На другой день ровно в десять утра Белов вышел из своего подъезда. Голова слегка побаливала, потому что накануне вечером, вернее уже ночью, всем кагалом отмечали у него дома его счастливое избавление и, как высокопарно выразился Федя в тридевятом тосте, — «легальное возвращение в себя»! Поспать удалось всего несколько часов.
Шмидта еще не было, он почему-то опаздывал, хотя для пробок было рановато. Саша про-шел вдоль фасада и остановился у торца дома. Что-то здесь изменилось, но что, он никак не мог понять. Наконец, догадался. Мемориальная доска! Раньше ее здесь не было. Надпись гласила, что разведчик Авраам Яковлевич Гуриевич, в честь которого названа эта улица, геройски погиб в сорок первом году в тылу фашистов под Москвой…
Сзади затормозила иномарака, и раздался голос Шмидта:
— Саша, давай сюда.
Вопреки обыкновению, Белов сел не на переднее сиденье, а сзади, вместе с Людочкой. Она сильно изменилась с тех пор, как он ее видел последний раз. Скорее всего, в толпе он ее бы не узнал. Она раздобрела, лицо стало круглым и каким-то… Саша не мог подобрать слова… Материнским что ли? Она уже не казалась такой ухоженной, как в пору своей работы в офисе Бригады. Но легкий мейк-ап имел место, а на руках у нее был маникюр. Вобщем, выглядела она неплохо. Одета, правда, была очень скромно, если не сказать, бедно, видно, с деньгами туго.
Шмидт лихо, как Шумахер, стартовал с места и помчался, взметая снежную пыль, вдоль по Гуриевича, а потом свернул на проспект Андропова.
— Шмидт, кончай лихачить, ты же ребенка везешь. И маму такую симпатичную. — сказал Саша и пожал руку сначала Людочке, а потом Космосу Космосовичу. — Ну, здравствуй, Кос, как жизнь молодая? — лапка у парня оказалась цепкая, и он уже не отпустил Сашиной руки.
Вскоре маленький Кос совсем осмелел, перебрался к нему на колени, стал хватать маленькими пальчиками за все выступающие части его лица и уши. При этом он постоянно издавал какие-то смешные звуки, сопел, агукал, произносил какие-то силлабы, несколько раз пукнул, а потом капнул Саше на джинсы обжигающей, как горячее молоко, мочой. На отца он почти не был похож, только глаза смотрели как-то по-холмого-ровски.
— Ты представляешь, Саш, — сказал Шмидт, не оборачиваясь, — эта фря живет в коммуналке, в однокомнатной клетушке, и при этом ни за что не хотела звонить Юрию Ростиславичу. Ей видите ли стыдно, что она родила ребенка вне брака… Причем от его сына, прошу заметить! Еще и уламывать ее пришлось…
Людочка виновато посмотрела на Сашу и отвернулась. Она все еще не могла простить ему его пренебрежительного отношения к Космосу, когда тот был болен.
Саша каким-то шестым чувством это понял. И вообще, с ним произошло что-то странное после всех этих испытаний: он стал лучше понимать людей, как бы видеть их изнутри, когда он с ними разговаривает.
«Может это после того, как следаки вправили мне мозги моим же собственным уголовным детдом? И мне нужно сказать им спасибо?» — подумал он и улыбнулся.
Вот и сейчас ему все было с ней понятно: ей было проще маяться без денег, в коммуналке, чем пойти попросить у кого-то помощи.
— Ты сейчас где? По-прежнему у нас… то есть, в Фонде работаешь, или как?
— Ушла она, как только забеременела, — ответил за Людочку Шмидт, останавливаясь на светофоре. — Это еще при тебе было, ты просто не заметил…
Маленький Космос, исследовав все выступы на лице Саши, вытянул у него из-за пазухи крестик на цепочке и засунул его себе в рот.
Людочка обеспокоенно зашевелилась на сиденье, но Саша остановил ее жестом, аккуратно вытащил обслюнявленный крестик изо рта у мальца. Затем снял его с шеи и отдал парню. Тот сразу же засунул новую игрушку обратно в рот, Саше даже пришлось намотать себе на палец конец цепочки. Ладно, пусть сосет, это он таким путем изучает окружающую действительность. Пусть приобщается к религии.
— Люд, он у теб§ крещеный? — поинтересовался он и, получив отрицательный ответ, попросил: — Давай я буду крестным отцом, ладно? А крестить будем в храме Вознесения в Сокольниках, где мы с пацанами крестились.
Люда внимательно посмотрела на Сашу. Все-таки он какой-то не такой, как раньше, не тот Белов, которого она про себя называла Александром Грозным. У этого появились какие-то новые морщинки у глаз, не хитрые, как у Ленина, а добрые, какие должны быть у деда Мороза или Гендальфа. Она кивнула.