— Понятно, — задумчиво ответил я. — Ну что же, теперь приступим к наказанию. Поскольку я только что откинулся, то дам вам выбор. Я сегодня добрый. Первое, я каждому влеплю по пуле в колено, и мы в расчете.
— Или? — с надеждой посмотрели на меня грабители.
— Или вы сейчас выворачиваете карманы, — любезно продолжил я и показал на заплеванный пол, — и все, что там есть, кладете вот сюда.
Передо мной выросла кучка из грязного носового платка, двух тощих портмоне, еще одной выкидухи, двух ключей, расчески и железнодорожного ключа-треугольника. А мальчишки-то часто тут промышляли! Подготовленные.
— Догола раздеваетесь! — прикрикнул я и повел стволом. — Вещи складываете, потом отжимаете двери, и как электричка начнет тормозить, прыгаете сами. Фирштейн?
— Братан! — жалобно посмотрел на меня бык. — Не нужно, братан! Подгон царский сделаем. Не правы были, признали ведь уже!
— Пошел! — резко сказал я и шевельнул стволом. Видимо, они что-то такое прочитали в моих глазах, потому что вещи полетели на пол. Потом два голых гопстопщика отжали двери, бычара перекрестился, кинул на меня злой взгляд и прыгнул первым. За ним сиганул «дрыщ».
Приземлились вполне удачно, вон как резво бегут по снегу. Только «разведчик» хромает на правую ногу — шило я ему воткнул от души. Машут мне кулачками, как бы намекая на желательность будущей встречи. Я вздохнул, зашел в соседний тамбур, собрал вещи и выбросил их в открытую дверь. Отморозят парни себе все, что можно, и заедут в больничку…
Потом я надел пуховик, собрал деньги из бумажников. Почти двести рублей, неплохо. Выщелкнул магазин из ТТ, посмотрел сколько патронов. Полна коробочка — 8 штук.
Я перешел в соседний вагон, а потом — в следующий. Надо валить! Как только выйду на станции, бегом со всех ног! Хоть бы со стволом не повязали! Кто знает, сколько трупов на нем висит… Это мысль меня слегка обеспокоила. Выцыганить, что ли, на станции лист бумаги и написать заявление в ментовку? Одно время это работало. Так мол и так, в вагоне такой-то электричке нашел пистолет, несу сдавать. Да не поверят мне мусора. Скажут: только с зоны откинулся, а уже со стволом рассекает. Ходячая «палка» в отчетность, спасибо, что сам пришел.
Так ничего и не решив, я дождался остановки поезда и первым вышел на перрон родимой станции Лобня.
Дом, милый дом! Так писали в мультике про паскудную мышь и несчастного кота, который нам показывали в ленинской комнате. Издевались над нами так. Двухэтажная халупа, стоявшая на улице 40 лет Октября, одной из тысяч улиц с таким названием. Их клепали к каждому юбилею революции, и ведь не удивлял никого беспредельный идиотизм этой ситуации. Дом, в котором я жил, если и не был ровесником того славного события, то уж войну точно застал весьма неновым. Старый, дряхлый… Два этажа, выложенные из шлакоблока с деревянными перекрытиями, полные клопов и тараканов.
Я поднялся по скрипучей лестнице и сунул ключ в раздолбанный замок. Он поломался для вида, но пропустил меня в юдоль, где я провел свое счастливое детство. В нашей квартире было три комнаты. Если считать от туалета, то в первой жили мы с мамой, а во второй жила Зойка с мужем и двумя детьми.
Зойка была мечтой моего детства, обладательницей сисек пятого размера и влажных коровьих глаз. Ее считали самой красивой девчонкой на районе. Она была года на четыре старше, и меня, сопляка, в упор не замечала. Уже в шестнадцать Зойка встречалась с Витьком из соседнего подъезда, честно дождалась его из армии, и как писала мне мама, родила ему двоих детей-погодков. Она работала медсестрой, он — водителем автобуса. Мужичок, само собой, побухивал после смены и сбегал от нее в гараж, где надрачивал свою копейку, вылизывая ее с остервенением мартовского кота. А она брала дополнительные смены, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Обычная судьба обычной советской семьи. Имя им легион.
А еще в нашей квартире, через комнату, обретался дядя Боря. Тощий, татуированный тип в майке-алкоголичке, который превратил существование моей мамы в ад. Она, тихая, замученная одинокой жизнью и непослушным спиногрызом женщина, боялась его до дрожи. Он мог зажать ее в углу, мог съесть нашу еду в холодильнике, мог наблевать перед нашей дверью или орать до ночи блатные песни. Он упивался ее страхом. А я в этом страхе рос. С малых лет я впитал ужас любимого человека, потому что дядя Боря был авторитетом с двумя ходками. Так говорили во дворе, понижая голос до шепота. Он никогда не снимал свою майку, но та часть тела, что торчала наружу, была синей от татуировок. Их значения я тогда не знал. Ненавижу его!