Прослеживаю путь воды, стекавшей когда-то с плоской вершины. Водопровод тянется метров на триста и потом теряется в скалах. Неподалеку выбиты на камне две крупные рыбины. Чей-то богатый улов.
На нижней террасе Беюкдаша, обращенной к морю, скалы испещрены продолговатыми дугообразными линиями с вертикальными насечками — изображениями, которые мало-мальски знакомый с археологией человек не спутает ни с какими другими.
Это лодки с гребцами. Целая флотилия маленьких кораблей. Такие же, как на скалах Швеции, у Онежского озера, на береговых утесах сибирских рек. Мифологические лодки Осириса… Харон, перевозивший на лодке души умерших через реку Забвения… Все это звенья одной цепи.
Лодки — первое образное выражение бессмертия. Это молодость человечества, не желающая мириться с фактом смерти, послала в бесконечность веков кораблики своей наивной веры.
Они пришли в гавань XX века. И не дают мне покоя.
Кто, как и когда отправил в далекое плавание эти лодки?
Может, так это было…
…Ураган налетел из-за моря, яростный как бык, вырвавшийся из западни. Не выдержав напора ветра, дрогнули скалы, и огромный валун рухнул в пещеру, разметав костер, у которого пережидали ненастье старейшины рода.
Куда уходят люди, когда они перестают охотиться и любить? С таким вопросом пришел сын к умирающему отцу, но не узнал ответа. Безмолвны камни, поглотившие старейшин.
К утру ураган угас и. море отступило. Оно откатывало свои зеленые волны, обнажая мелкий желтый песок, и в его кружевных гребнях носились и шипели белые змеи.
И вдруг — что это? — уже не в первый раз после несчастий, которые со штормами обрушивались на его род, он и его люди увидели лодку, плывущую по бурному морю. Лодка взмывала к небу, проваливалась в зыбкую хлябь. И люди видели, как она расплавилась в слепящих лучах светила.
Молодой охотник медленно, словно боясь расплескать драгоценную ношу, сошел к убежищу и точными ударами камня о камень перенес увиденное на скалу: лодка с гребцами, уплывающими в страну мертвых, и на носу ее ведущее солнце.
Солнце, перевалив видавшие виды горы, незаметно закатилось. Внезапно высветились колючие звезды, и луна бросила на море вспухающую и опадающую дорожку.
Машина, выхватывая из темноты силуэты нефтекачалок, торопится в Баку, а нам все видятся по обочинам усталые морды верблюдов, мелькают сторожевые посты римлян, стерегущих обманчивый покой легионеров, и топот татарской конницы заглушает ритмы охотничьих барабанов.
Мы думаем о людях, которые были прежде нас, и тени прошлого оживают в нас таинственным и тревожным воспоминанием.
Путешественники прошлого, флибустьеры, авантюристы, древние ученые открывали страны, материки. К концу XIX века, казалось, замкнулся круг. Земля была изучена и втиснута в глобус. Минула эра географических открытий.
XX век пришел, сметая истины, утвержденные авторитетом и внося в души смятение. Век заглянул в глубь клетки, расщепил неделимый атом, начал прощупывать космос, угадывая по античастицам, полученным в лабораториях Земли, антимиры вселенной.
И, словно собираясь в далекий путь, человечество все пристальней вглядывается в свое прошлое.
Распахнуты двери в глубины веков.
Лоцманы истории наносят на карты времени забытые миры.
Так раньше наносили острова.
Г. Снегирев
НА ЮЖНЫХ КУРИЛАХ
Когда я приехал во Владивосток, мне хотелось всюду побывать и все увидеть. И бухту Майхэ, где растет женьшень, и папоротники, большие как деревья, и чащу, где бродят тигры. За тиграми голубые сороки перелетают с ветки на ветку и стрекочут.
И остров Путятина увидеть, где на озере цветет лотос и живут пятнистые олени. Пятнышки на оленьей шкуре как солнечные зайчики. Ляжет олень под деревом, и нет оленя — исчез. Только солнце сквозь листву пускает зайчиков на траве…
Совсем решил на Путятин ехать, пошел в порт, а катер на остров идет через три дня. Слышу, кассирша кому-то говорит:
— На Южные Курилы пароход через час уходит!
Когда я карту рассматривал, мечтал на Курильских островах побывать, на самых дальних.
— Давайте, — говорю, — поскорее билет.
И поплыл. Четыре дня плыл пароход. Сначала штормило, а потом, как Лаперузов пролив прошли, ветер утих. Еще два дня, и утром Курилы.
Рано утром пароход подошел к острову. Рассвело, а берега не видно. На море лег туман, густой, как простокваша.
Слышу, по палубе кто-то пробежал. Наверное, вахтенный матрос. Якорная цепь загремела. На корме закричали, я разобрать не могу, на берегу водопады гремят, голоса заглушают.
Солнце взошло, туман расходиться стал волнами, шлюпку спустили на воду, поплыли на берег.
Впереди туман, да волны накатывают, и птицы кричат морские — глупыши. Вынырнет из тумана глупыш и с криком за кормой в тумане исчезнет.
— Да, вон, вон, наверху!
Задрал голову, посмотрел наверх, а там гора в небе висит над туманом.
Солнце выше поднялось, и еще две вершины показались. В горах всюду белые струйки висят — водопады.
Когда я на вершину горы залез, увидел там, в потухшем вулкане, озеро. В озере горячие ключи бьют и вода совсем голубая. Чайка пролетала над озером голубым пятнышком* сквозь перья на крыльях голубизна просвечивает.
В поселке я у знакомого рыбака пил чай. Он мне рассказывал, как осьминожек в отлив на щупальцах поднялся, хотел его напугать.
Вдруг тарелки в шкафу как забренчат, как задребезжат! Лампочка над столом закачалась, и весь мой чай разлился по скатерти!
Я вскочил, хотел на улицу выбежать. У дверей уже был, слышу, тарелки больше не звякают, лампочка чуть покачалась и успокоилась.
Рыбак засмеялся.
— Маленькое землетрясение. Сначала мы тоже пугались, выбегали на улицу.
Потом я ходил в горы, огромные камни смотрел. Когда настоящее землетрясение было, эти камни из кратера вулкана вылетели из самого пекла. Они обожженные и в дырках, как будто их долго варили.
И купался в горячей речке. Холодный ветер листья с деревьев рвет, а вода в речке горячая, как в бане.
Один раз гулял на берегу, сел на камень, а камень теплый! Перевернул камень, а из земли повалил горячий пар. Как будто крышку открыли у чайника.
Зимой на Курилах печки не топят. По деревянным трубам горячая вода прямо из земли в дом идет. И лучше всякой печки греет. Горячая вода нужна — краник в сенях открой и наливай сколько хочешь!
Когда пароход к островам подходит, вулканы издалека белым дымком попыхивают, курятся. Вот и назвали острова Курильские.
Подальше от берега бамбук растет. Густой — не продерешься, да и страшно. В бамбуковой чаще растет лиана — ипритка, такая ядовитая, даже не дотронешься до нее; ветер только подует, пыльцой обдаст — обожжет, как кипятком.
В курильском лесу всякие лианы растут. Такие, что деревья обвивают, в кору впиваются и сок пьют из дерева. Цветы у лиан большие, яркие, хочется сорвать, да боязно — вдруг ядовитые.
Я в лопуховом лесу гулял. Листья лопушиные над головой, как зеленые крыши, один лист можно постелить, а другим сверху накрыться. Темно, сыро, и никакой травы не растет. Посмотрел я на свою руку, она зеленая, листья свет не пропускают.
Какая-то птичка с земли вспорхнула, в лопушиный стебель вцепилась коготками. Вроде знакомая птичка. Да это соловей, курильский. На груди у него красное пятнышко.
Соловей улетел, а я стал выбираться из чащи. Впереди поляна показалась, а на поляне растут пальмы.
Нет, не пальмы, а трава-дудочник. Ребята из нее дудочки вырезают. Только из этого дудочника можно сделать трубу в две руки толщиной. Каждая травинка — дерево. А наверху зонт, как у пальмы. Называется «медвежья дудка». В такую дудку только медведю дудеть.