По Ростовскому кремлю хорошо пройти с другом-единомышленником, когда при каком-нибудь новом открытии или догадке испытываешь радость шевельнуть локтем: смотри… и почувствовать — друг тебя понял.
Но со звездным небом, морем, лесом и полем, а также с искусством, отмеченным принадлежностью к вечности, необходимо побывать иногда совсем одному.
Ростовский кремль я несколько раз видел вечером, не спеша проходя по обтекающим постройки и стены дорожкам. В такое время на озере обязательно тарахтят одна-две моторки, слышно, как говорят у машины, оглядываясь на кремль, шоферы, слышно часы на городской башне. Иногда почти комаром гудит невидимый где-то над остатком зари самолет. И среди этих вечерних, приглушенных, но четко обозначенных звуков стоит молчаливый, смутно белеющий кремль…
Ощущение прошлого в прямой связи с тем, что тебя окружает, с тем, что тебя касается в жизни, всегда давало людям уверенность в будущем, всегда давало человеку необходимое равновесие в размышлениях о смысле жизни и своем месте в ней. Мы говорим: памятники старины и революции воспитывают в нас ощущение Родины, причастность к ее судьбе. Это верно и очень важно. Но это не все. Узнавание всего прекрасного, что оставили жившие до тебя, оставляет у любого человека ощущение и твоей нужности на земле. Это великое необходимое людям чувство. И если Ростовский кремль помогает у кого-нибудь родить это чувство, спасибо судьбе за то, что он есть на нашей земле.
Ефим ДОРОШ
Прогулка по Ярославлю
Летний день в Ярославле… Черные тени на мокром и горячем асфальте набережной, раскидистые старые липы, чуть золотящиеся от обильного цветения, губернский ампир особняков, белеющих между деревьями, жаркое, будто в дымке, почти бесцветное небо, скромная чугунная решетка над зеленым откосом, а внизу, едва приметно колышась, выпукло лежит огромная Волга.
Набережная сейчас пустынна, лишь кое-где на скамейках, по-южному светлых, уперших в асфальт свои литые ножки, посиживают в безмятежном, я бы сказал, курортном ничегонеделании немолодые мужчины и женщины, да еще пройдет юноша в клетчатой распашонке, закинув за спину фотоаппарат на узком ремешке, или же купальщица с темными от воды волосами, в ярком сарафане, открывающем загорелую спину.
На реке буксир тянет бесконечный плот, бежит белый катерок.
Волга выглядит серой, матовой, местами на ее поверхности протянулись длинные косые полосы, где вода дробится и поблескивает.
Мы идем по набережной с архитектором Борисом Васильевичем Гнедовским. Один из руководителей здешней реставрационной мастерской, он показывает мне древности Ярославля. При этом нельзя не вспомнить «Прогулки Пьера Нозьера по Франции» Анатоля Франса. Там есть такие слова: «Разве города не те же книги? Чудесные книги с картинками, на которых изображены наши предки».
Только что мы побывали в бывшей Толчковской слободе. В старину там жили ремесленники, выделывавшие красную юфть. Для выделки юфти нужны дубильные вещества, и в слободе работали специальные мельницы — толчеи, где толкли дубовое корье. Отсюда будто бы и название пошло — Толчковская.
В 1671 году жители слободы предприняли строительство храма во имя Иоанна Предтечи. Строило церковь все население — иные жертвовали деньги, иные работали на постройке. Строили шестнадцать лет.
Когда я увидел это здание, мне прежде всего представился его строитель — ярославский рабочий человек, живший без малого триста лет тому назад. Речь идет не только о каменщиках, кровельщиках и живописцах, но и о тех, кто по отношению к ним был как бы хозяином, заказчиком, потому что толчковские кожевники и дубильщики были, мне думается, одного круга людьми со здешними строительными рабочими, одних с ними воззрений, вкусов, пристрастий… К слову сказать, в те времена ремесло считалось искусством, и летописец именует занятие слобожан «художеством толчевным».
Все это пришло на мысль не сразу, так как в первое мгновение, что называется, дух заняло от зрелища вставшей перед нами стены — исполинского кирпичного прямоугольника. Пять могучих полукружий алтарных, вытянутых в ряд, были вписаны в этот прямоугольник и как бы несли на себе устремленную вверх плоскость. Высоко над нею — «поглядеть заломя голову», как сказал в подобном случае Аввакум, — круглилось множество различной величины маковиц, из которых одни были уже позолочены, а другие темнели за обрешеткой лесов.