— Вы... Вы возвращаетесь ко двору? — задал вопрос граф.
— Нет, не возвращаюсь. Я вернусь в свиту герцогини, как только улажу дела с наследством моей матери и немного отдохну.
— Ах вот как! И где вы собираетесь жить?
— У себя, в особняке Фонтенаков, в Сен-Жермене.
— Там, где обнаружили... Боже мой! Какой ужас! Я бы глаз там не смог сомкнуть, — проговорил граф и с испуганным видом прикрыл рот рукой, потом вытащил из муфты, висевшей у него на шее на ленте с бантом, крохотный флакончик и жадно стал его нюхать.
— Пожалуйста, не волнуйтесь, — улыбнулась Шарлотта. — Я вас туда не зову. До сих пор мы жили вдали друг от друга, ничуть не страдая от этого, и я не вижу причины менять сложившийся образ жизни...
Во время недолгого переезда от церкви к дому де ла Рейни, уважая молчание Шарлотты, тоже не проронил ни слова, но не мог не наблюдать за ней. Он нее больше тревожился. Он видел, как юная дама изменилась за несколько месяцев, и эта перемена больно ранила его сердце. В его отношении к Шарлотте память о Клер де Брекур, которую он любил, играла не последнюю роль. К девушке он относился с отцовской нежностью и страдал, видя, как она изменилась. Но что же могло с ней случиться? Заточение в Бастилии не могло так на нее повлиять. Славный Безмо не похож на мучителей, которые издеваются над своими узницами, они уходили от него вялыми и бледными, но не становились безжизненными призраками, как тот, что сидел сейчас возле него. Что-то случилось во время ее пребывания в таинственном доме, куда заключил ее де Лувуа для поправки здоровья. Главному полицейскому мучительно хотелось задать ей множество вопросов, но он сдерживал себя в надежде, что Шарлотте самой захочется все ему рассказать. Хорошо, что дома ее ждет мадемуазель Леони, со своим умом и тонкостью она непременно подберет ключ к загадке... Если только...
Де ла Рейни не любил Лувуа за грубость, жестокость и безжалостность. Всем известно, что министр, не щадя себя, трудится на благо государства. Но добивается он этого блага неумолимо и кровожадно. Кто, как не Лувуа, выдумал постыдные «драгунские налеты», от которых стонет и рыдает гугенотский юг Франции? Выдумка незамысловатая: в городок или деревню посылали отряд солдат, расселяли их у местных жителей, а потом эти жители оказывались жертвами своих постояльцев. Грабеж, насилие, разбой — все разрешалось, поощрялось и приветствовалось. Спастись от распоясавшихся молодчиков можно было, только перейдя в католическую веру. Вот на какую низость и мерзость способен Лувуа! И король на все это смотрел сквозь пальцы и, кто знает, возможно, и разрешал подобные действия... Теперь короля осторожной рукой подвели к благочестию и всячески возбуждают в нем нетерпимость: только, мол, ревностно исполняя свой христианский долг, можно искупить грехи молодости!
И вот такого вот бесчестного и бесчувственного Лувуа могло озаботить здоровье молодой женщины? Верится с трудом. Зная его, можно ждать от него чего угодно. Даже самого худшего. Этого худшего де ла Рейни и боялся, глядя на бледное точеное личико и опущенные ресницы Шарлотты. А когда ресницы поднимались, в потухших глазах читалась скорбь; озорная искорка, недавно мерцавшая в них, погасла.
Они подъехали к особняку, и де ла Рейни с удовлетворением отметил, что ворота открыты, из трубы идет дым, а на крыльце в красивой, зеленой с белым ливрее встречает их мажордом Мерлэн.
— Ну, вот вы и дома, — улыбнулся де ла Рейни. — И должен вам сказать, что вас ждут с большим нетерпением.
— Правда?
— Правда. В доме остались только слуги, что верны прошлому, о котором вы сожалеете. Марион, горничная вашей покойной матери, весьма подозрительная особа, находится сейчас в Шатле. Очень может быть, что ей придется ответить за смерть вашего отца.
Впервые за все это время Шарлотта ожила.
— Вы нашли доказательства?
— Нет, но у меня есть свидетели. Смерть мадам де Фонтенак развязала языки, скованные до этого страхом. А теперь... — он первым вышел из кареты и подал руку Шарлотте.
По знаку Мерлэна все слуги высыпали на крыльцо, чтобы поприветствовать новую хозяйку и представиться ей, если она их еще не знала. Первым собирался отрекомендоваться Мерлэн, но не успел, потому что толстуха кухарка Матильда протиснулась к Шарлотте, прижала ее к своей необъятной груди и расплакалась от радости.
— Мы уж не чаяли с вами встретиться, мадемуазель Шарлотта, — говорила она, всхлипывая и сморкаясь. — По мы постаралась, чтобы вам было дома хорошо. Я напекла вам марципанов, которые вы так любили в детстве. И еще...