— Что ты хочешь сказать?
— Ну, она не только похожа на монголку, но и выглядит так, словно может причинить боль, не находишь?
— Кому? — осведомился Оуэн с плотоядной улыбкой.
— Определенно тебе.
— По-моему, ты спятила.
— Да ну? Советую поостеречься. Не успеешь оглянуться, как она свяжет тебя, вырвет сердце и съест, прежде чем ты поймешь, что тебя всего лишь намеревались поцеловать.
— Знаешь что?
Оуэн обнял меня и вдавился в мое бедро.
— Что?
— Я только и думаю что о тебе.
— Вздор!
Но потом он поцеловал меня, стал ласкать, снял жакет и лифчик одним плавным движением, так что я ему поверила.
Через несколько минут Оуэн попросил соединить его с Гилом.
— У меня кое-какие сведения, — объявил он без предисловий. — И план тоже. Она в жизни не поймет, что ей врезало по башке.
Кубла Хану предстоит столкнуться с Годзиллой. Бедная Одесса!
Глава 47
Наше взаимное увлечение граничило с безумием. Мошенничество. Бомба. Драгоценности. Напряжение все нарастало. Наша известность росла. Мы стали кем-то вроде рок-звезд. Куда бы мы ни заглянули: «Гринз» или «Уилтонз», «Кэприс» или «Маркс», выпить мартини в маленьком баре в «Дьюкс» или провести уик-энд в Кливдене, ставшем нашим традиционным убежищем, люди непременно подходили к Оуэну, расспрашивали о взрыве, русских драгоценностях, рассуждали о беспрецедентных мерах охраны, которые он будет вынужден предпринять в будущем. Оуэн распускал хвост, пыжился, довольный всеобщим вниманием. Я грелась в лучах его славы, повторяя себе, что для меня это почти все равно что пламя страсти.
Секс становился все более пылким и изощренным. Я пользовалась всеми преимуществами долгого постельного опыта Оуэна. Он соблазнял меня. Ласкал. Доводил до невиданных высот экстаза. Боготворил. Обожал.
— Я люблю тебя, Кик, — вдруг сказал он.
Мы сидели за «нашим» столом в «Кэприсе», ставшем «нашим» рестораном. Официант только унес устричные раковины и наполнил бокалы оставшимся в бутылке шампанским.
— Что?
— Я сказал, что люблю тебя.
— Не говори глупостей.
— Чего ты боишься?
— Ничего я не боюсь.
— Почему не хочешь видеть, как прекрасно мы друг другу подходим?
— Это длинная история, Оуэн. Давай оставим все, как было.
— Послушай, дела обстоят так: я в тебя влюблен. Но… — Он протестующе поднял руки. — …при этом я не требую, что ты должна меня любить. Но вот что я тебе скажу: в один прекрасный день ты тоже полюбишь меня, потому что, если я чего-то захочу, не успокоюсь, пока не добьюсь своего. И знаю, что рано или поздно ты поддашься моим чарам.
— Нет, ты — это что-то, — рассмеялась я.
На ужин нам подали варенную на пару белую спаржу, седло ягненка, такое нежное, что мясо отделялось от костей при малейшем прикосновении вилки, шпинат с маслом и жаренный с чесноком картофель. Оуэн даже сам заказал вина: «Кот-Роти Брюн э Блонд» урожая восемьдесят третьего, прекрасное вино с виноградников Роны, прекрасного года, и «Луи Бовар Совиньон Вилетт» урожая девяносто восьмого года.
— Конечно, оно швейцарское, — заметил он, — но идеально идет к спарже.
(Сразу скажу, что в этом он оказался прав.)
— Смотрю, ты быстро учишься, — похвалила я.
— Стараюсь.
Мы говорили о вине, еде и бизнесе. Не о любви. Оуэн подробно рассказывал о своих планах на «Баллантайн», которую собирался сделать компанией-миллиардером в ближайшие пять лет, машиной для добывания больших денег.
Меня по-прежнему раздражало, что он совершенно равнодушен к самой фирме. Он вложил в нее уйму денег, знаний и надежды, но ничего личного. «Баллантайн» для него — всего лишь средство достижения цели. Я, как владелица пятнадцати процентов акций, была уверена, что такое полнейшее отсутствие личной приверженности не способствует успеху в будущем.
— Миллиард за пять лет? Боюсь, Бертраму придется трудно, — возразила я.
— Если он не переносит жары, пусть убирается с кухни, — пожал плечами Оуэн.
— Чушь собачья. Если бы не способность Бертрама устанавливать связи с клиентами, нас вышвырнули бы из бизнеса уже с полгода назад, и ты это знаешь. Пойми наконец, Оуэн, когда дело доходит до личных отношений, типа один на один, — ты безнадежен.
— Кроме тех случаев, когда это позарез необходимо.
— Верно.
Я подняла бокал.
Принесли шоколадное суфле и новую бутылку шампанского. За официантом шел метрдотель с большим свертком в серебряной бумаге, перевязанным зеленой атласной лентой.
— С днем рождения, — прошептал Оуэн.