— Слишком хорошо, видимо. У меня не будет секретов, живя с тобой.
— О? — Его глаза наполняются дразнящим светом. — И когда именно я попросил тебя переехать ко мне?
— Ты не просил. Я прошу тебя. — Я ухмыляюсь. — Картер Торн – ты переедешь ко мне?
— Куда? Сюда, во дворец?
Я нахмуриваю брови.
— Я не думала об этом. Но я сомневаюсь, что мы продолжим жить здесь, когда Генри официально вернет себе трон... Жаль, правда, ведь я спроектировала почти каждый квадратный дюйм восточного крыла по своему вкусу.
Картер внимательно наблюдает за мной.
— Эмилия.
— Мм-м?
— Это нормально – признать это.
— Признать что?
— Что ты будешь скучать по всему этому – жить в замке. Быть королевой. Быть Эмилией Освободительницей. Быть Ланкастерской львицей. Ты говоришь, что Генрих родился в этом наследии, и, возможно, это правда. Но ты построила свое собственное наследие здесь с нуля. Кусочек за кусочком. День за днем. Это нормально – гордиться этим. Я чертовски горжусь тобой за это.
Мои глаза начинают слезиться.
— Ты заставляешь меня плакать. Быстрее, скажи что-нибудь грубое.
Его большой палец смахивает слезу с моей щеки.
— Дай себе разрешение горевать о том, что ты теряешь, Эмилия.
— Кто бы мог подумать, правда? Год назад... кто бы мог подумать, что мне будет так грустно уходить из этой жизни? — Я качаю головой. — Когда мы впервые встретились, я не могла дождаться, чтобы сбежать из нее. Помнишь?
— Помню. — Он снова притягивает меня к своей груди и прижимает поцелуй к моему лбу. — Но я также помню, сколько огня было в тебе, даже тогда. Ты была стойким потенциалом. Чистым электричеством. Искрой, только и ждущей своего шанса осветить мир. — Его голос становится ниже. — Я взглянул на тебя и подумал: Эта девушка, прямо здесь... однажды она изменит мир. Я надеюсь, что буду рядом, чтобы увидеть это, когда она это сделает.
Мои слезы ритмично капают ему на грудь.
— Я люблю тебя, — шепчу я через некоторое время.
— Я тоже тебя люблю, — говорит он мне хрипловато. — Неважно, королева ты или простолюдинка. Ты всегда моя.
БОЛЬШОЙ ЗАЛ заполнен до отказа.
Я никогда не видела столько тел, втиснутых внутрь, даже во время моей коронации.
Мы с Генрихом стоим бок о бок на возвышении и вместе смотрим на толпу. Сразу за нами мои королевские советники образуют линию солидарности — Хлоя, Симмс, Леди Моррелл, Риггс и Галиция. Если я посмотрю налево, то смогу заметить Картера, прислонившегося к мраморной колонне и оглядывающего толпу с недоуменным видом. Словно почувствовав мой взгляд, он поднимает на меня глаза и подмигивает.
— Готова? — спрашивает Генри рядом со мной.
Я поворачиваюсь и вижу, что мой кузен смотрит на меня любопытными глазами. Я знаю, что он в курсе моих не-очень-тайных-отношений – Картер рассказал мне об этом прошлой ночью, после того как мы занялись любовью. Но если Генри и обиделся на меня за то, что мой бурный роман удался, а его – в буквальном смысле – сгорел, он не подает никаких признаков.
Как ни больно мне это признавать, Генри, вероятно, будет лучшим правителем, чем я когда-либо была. Судя по всему, он уравновешенный и добрый человек. Мало того, его с младенчества готовили к этой роли. Его знания о внешней политике превосходят мои на многие мили.
Германия находится в гораздо более надежных руках с ним у руля.
— Готова, — подтверждаю я, кивая ему. Корона на моей голове слегка покачивается – я позаботилась о том, чтобы не использовать никаких булавок для ее крепления.
Скоро я ее передам.
Генри слегка ухмыляется при виде моей покачивающейся короны. Повернувшись лицом к толпе, он стучит по микрофону, призывая зал к порядку. Пресса мгновенно замолкает.
— Я уверен, что у вас есть много вопросов ко мне относительно вчерашнего ареста Олдена Стерлинга, а также моего внезапного появления в ваших жизнях. Я прошу вас дать мне возможность высказаться, прежде чем мы удовлетворим ваше любопытство. У нас есть много информации, которую нужно осветить, и, если вы не хотите устроить массовую дремотную вечеринку здесь, в замке, у нас ограниченное время для этого.
По толпе пронесся смех.
— Как многие из вас знают, меня зовут Генри Ланкастер. Сын Леопольда и Эбигейл Ланкастер, покойных короля и королевы Германии. В октябре прошлого года мои родители погибли во время пожара – того самого пожара, который унес жизни нескольких сотрудников дворца, а у меня остался этот милый сувенир, который вы сейчас видите на левой стороне моего лица. — Он усмехается, его однобокая улыбка легко очаровывает толпу. — Я не буду утомлять вас подробностями моего выздоровления и не буду пытаться передать глубину моего горя, когда я очнулся от комы и узнал, что моя единственная семья погибла.
В комнате воцаряется тишина.
Генри прочищает горло.
— Я расскажу вам о радости, которую я испытал, когда узнал, что я не был, как меня убеждали, последним в роду Ланкастеров. Был еще один.
Я втягиваю воздух, когда все взгляды обращаются ко мне.
— Неизвестная кузина. Молодая женщина, которую, как я полагаю, вы все хорошо узнали в мое отсутствие. — Он смеется. — Ибо она не из тех, кого мы бы назвали утонченной, эта моя кузина-львица.
Еще один смешок проносится по комнате. Я думаю, что могу умереть от смущения.
Просто покончим с этим. Скажи всем, как сильно я облажалась, что ты забираешь свою корону, прежде чем я успею причинить еще больше вреда, и изгоняешь меня из замка...
— Но, видите ли, когда я лежал на больничной койке, беспокоясь о состоянии моего королевства... я наблюдал, как этот дикий львенок сделал нечто весьма удивительное. Она начала рычать. — Генри смотрит на меня, глаза отражают свет сотен камер прессы. — Она ревела достаточно громко, чтобы сотрясать стены Парламента. Достаточно громко, чтобы заслужить право голоса для тех, кто слишком долго был маргинализирован в этой стране. На моих глазах этот детеныш превратился в львицу.
Я не знаю, кто начал хлопать — кто-то из задних рядов. Я знаю только, что внезапно весь зал аплодирует.
Для меня.
Я чувствую, что мои глаза начинают слезиться, когда волна поддержки обрушивается на меня, когда сотни репортеров опускают свои микрофоны, смартфоны и блокноты, чтобы поднять руки. Слева от меня раздается волчий свист, и я смеюсь, зная, что это Картер.
Генри позволяет этому продолжаться некоторое время, затем снова нажимает на микрофон, чтобы добиться тишины.
— Эмилия Виктория Ланкастер не была королевой, которую вам обещали. Она не была той королевой, которую ожидал любой из нас. И меньше всего я. — Он слегка покачал головой. — Но она стала королевой, которую мы заслуживаем. И корона, которую она так хорошо носила в мое отсутствие... Я беспокоюсь, что она больше не подходит мне.
Подождите.
Что?
— Я всю жизнь думал, что стану королем Германии. Отрицая, кто я есть – и кого я любил – из-за страха, что такого монарха, как я, никогда не примут на троне. Я даже возмущался этим троном за то, что я не могу изменить в себе – мою сексуальную ориентацию – чем-то тайным, запретным и неправильным.
По толпе пронесся вздох.
Я смотрю на Генри, пораженная его храбростью. Его позвоночник прямой, профиль гордый. В его голосе нет колебаний. Каждое слово звучит четко.
— По всей этой стране молодые мужчины и женщины просыпаются каждый день, боясь, что они какие-то другие. Какие-то иные. Боясь, что такое базовое качество, как человеческая привлекательность, не позволит им получить новые возможности и ограничит их жизненный выбор. — Генри вздыхает. — Я был бы не очень хорошим примером для подражания – или монархом, если уж на то пошло – если бы не был достаточно храбр, чтобы стоять здесь и говорить свою правду от имени таких же, как я, кто каждый день борется за то, чтобы жить подлинно. — Он расправляет плечи. — Поэтому сегодня я здесь, чтобы раз и навсегда прояснить ситуацию. Я – Ланкастер. Я германец. И я гордый гей.
На этот раз я начинаю аплодировать. Хлоя присоединяется ко мне сзади, аплодируя так громко, что у меня болят барабанные перепонки. И весь зал следует за ней – гром аплодисментов заполняет Большой зал, дребезжа хрустальными люстрами далеко вверху.
— Я знаю, что для многих из вас эта новость стала шоком, — говорит Генри, когда аплодисменты наконец стихают. — Мы находимся на неизведанной территории. Никогда прежде у монархии не было открытого правителя-гея. И я знаю, что мы столкнемся с оппозицией. Но я считаю, что хороший правитель определяется не тем, кого он или она любит; хороший правитель определяется тем, насколько сильно он или она любит свою страну.