Бриллиантовая рука
Было же времечко! Ну просто сказочное было время. Тем, кто его еще помнит, в самый раз сочинять торжественные оды в честь этого «золотого века», правда, слегка урезанного и вместившего исторический отрезок, равный всего-навсего каким-то двум десятилетиям.
Сейчас, вкусив через кривое зеркало своего сознания плоды цивилизации, мы, наконец, смогли оценить, как просто и легко жилось в не такие уж незапамятные времена, когда все лежало на своих полочках, висело на отведенных ему крючочках и стояло на прочно вмурованных постаментах. Короче, все и все располагались на своих местах, и четко известно было, что есть белое и, соответственно, что — черное. Каждый знал, что почем, при этом цены были стабильные и никто не думал, куда выгоднее вдуть деньги, чтобы не прогадать и в ближайшем будущем не оказаться в. крутом пролете.
И вообще о деньгах не принято было говорить, потому что если их не было сегодня, то они как бы сами собою должны были появиться завтра, ну, в крайнем случае, послезавтра. А перехватить трешку до ближайшей получки у любого знакомого — и даже не обязательно у приятеля — было парой пустяков. Цветов было море и на юбилеях, и на поминках, а четвертак в подарок считался большим шиком, эдаким царственным жестом, который, как правило, принимался с неизменным благоговением.
Да что там говорить — даже классиков сдуру почитывали еще время от времени да
о духовных ценностях рассуждали, правда, уже не по трезвухе, а пропустив
по сотке-другой… Но ведь было это, было!
Каждое время, каждое десятилетие предлагают свое, но как бы ни менялись мы, наш образ жизни, отношения друг с другом и государством, не будем терять голову.
Ну, занесло маленько…
Так о чем это я?
Ах, да, ... «детям — мороженое, бабе — цветы...»
* * *
— Когда я была маленькая, я летала, как голуби... Сидящая на подоконнике Танюшка перестаёт болтать ногами и, опершись ладошками о край, легко вспрыгивает вверх. Еще мгновение — и девочка, ловко спружинив коленками, соскакивает на пол, задев при этом рукой чашку, наполненную горячим чаем. Жидкость коричневым пятном моментально расползается по белоснежной скатерти. Несколько секунд все молчат, сначала испугавшись за девочку, не ушиблась ли та. С ней, в общем-то, все в порядке, однако маленькая хитрюга, почувствовав, что сейчас ее начнут ругать, заходится в отчаянном плаче.
— Ой, моя рученька! — пронзительно кричит Танюшка, схватившись за запястье.— Мама, больно!
— Где больно, Танечка, где?! Покажи. Вот здесь? Или здесь? Ну как же ты так неосторожно. Ведь сколько раз я тебе говорила — не влезай на подоконники и стол.
Почему ты меня не слушаешься? И мама тебе говорит, и папа бесконечно повторяет, а ты все равно делаешь то, что тебе не велят.
Надя долго еще хлопочет возле дочки, позабыв про испорченную скатерть, а девочка продолжает канючить, оттягивая момент наказания.
— Что тут происходит? Что у вас грохочет?
Войдя в кухню, Семен Семеныч спросонья не сразу понимает, в чем дело. Он смешно хлопает ресницами и недоуменно оглядывает все вокруг.
— Это Танька с окна свалилась и чашку чуть не разбила,— объясняет отцу Володя, десятилетний сын Горбунковых.
— Вовка — ябеда,— внезапно перестав плакать, категорически заявляет Танюшка.— Он сам вчера во дворе чуть окно у бабы Нюры не разбил мячом, я сама видела!
Надя наконец поднимается с колен и замечает залитую чаем скатерть.
— Ну что же это такое! — всплескивает она руками.— Когда же это прекратится?!
— Ну ладно, Надюша, хватит,— примирительно бормочет Семен Семеныч и поднимает на руки дочку.
— Вот ты всегда так, Сеня! Избаловал детей, и они теперь позволяют себе все, что хотят. Я целыми днями работаю, кручусь по дому, а мой труд никто не ценит! Вот, погляди, вчера только застелила скатерть, а теперь снова нужно стирать. Где я вам столько отбеливателя наберусь?
— Мама, я пойду погуляю, можно? — спрашивает Володя.
— Тебе бы только гулять! Сил моих больше нет! Голос Нади становится все более плаксивым, и она, уже собирая со стола посуду, продолжает оплакивать свою горькую судьбину.
— Ну так можно или нет? — стоит на своем сын.
— Папа сегодня уезжает на целый месяц, а ты даже не хочешь с ним побыть. Видишь, какой ты сын.
— Ладно, Надя, пусть идет,— снова вступает в разговор Семен Семеныч.— Мы же еще не закончили со сборами. Я так до сих пор не знаю, брать мне спортивный костюм или нет.
— Как, ты его еще не положил в чемодан? Я тебе еще вчера сказала — брать!
Надя вообще славная женщина. Семен Семеныч полюбил ее когда-то с первой встречи, интуитивно почувствовав, что именно такая жена ему и нужна. Добрая и приветливая, она, тем не менее, всегда умела принимать правильные решения, о чем бы ни шла речь. При этом она не терпела возражений и всегда настаивала на своем. Прекрасная хозяйка и мать, Надя была признанным лидером в семье, но ее лидерство никогда не переходило в диктат.
Это именно она настояла на том, чтобы муж ни в коем случае не отказывался от туристической путевки, предложенной ему профсоюзом как одному из лучших сотрудников гипсового завода. Она искренне хотела, чтобы муж повидал мир, понимая, что такой шанс больше не представится никогда. В глубине души она, конечно, завидовала ему, но умело подавляла эту зависть и лишь время от времени позволяла себе напомнить мужу о своем великодушии, правда, соблюдая при этом меру. А он, в свою очередь, чувствовал себя немного виноватым перед женой за то, что, во-первых, это не она отправляется в путешествие на корабле, и, во-вторых, за то, что пришлось изъять из семейного бюджета солидную сумму, отложенную для покупки новой шубы. Почему, собственно, новой? Так можно говорить, когда есть старая, а у Нади до этого шубы не было никогда. И вот теперь получается, что долго еще не будет. Он однажды даже завел было с ней об этом разговор, но она, не забыв, конечно, тяжело вздохнуть, стала страстно уверять его, что прекрасно переходит еще зиму-другую в старом драповом пальто. Он согласился, но с большой неохотой. Правда, Семен Семеныч стал замечать, что Надя часто становилась грустной и задумчивой, но не решался спросить ее, в чем дело. Все было ясно и так. В течение остававшихся до поездки нескольких недель он старался быть услужливым и предупредительным с женой, чаще, чем обычно, ходил в магазин и выносил мусорное ведро, проверял у Вовки уроки и укладывал спать Танюшку.
Почти каждый вечер они за полночь сидели на кухне и обсуждали предстоящую поездку. Их воображение рисовало самые невероятные картины из заграничной жизни, которую они изредка видели по телевизору. Там показывали всякие ужасы и говорили о стремительном росте преступности и власти «желтого тельца». Но ужаса в их душах это почему-то не вызывало, потому что где-то там, на вторых и третьих планах, маячили веселые, загорелые и красивые люди, беззаботно улыбавшиеся во весь рот, словно их совершенно не тревожили проблемы, которыми так безнадежно маются тысячи соотечественников.
Но однажды Надя неожиданно приревновала Семена Семеныча к жене его сотрудника, с которой он, слегка подвыпив на очередном дне рождения, о чем-то разговорился за столом. Беседа была совершенно невинной, как и обычно случается в таких ситуациях, ни о чем. Но потом всю дорогу домой Надя демонстративно молчала, а придя домой, вдруг неожиданно расплакалась как раз в тот момент, когда муж, почувствовав ее необычное настроение, подошел сзади и осторожно обнял ее за плечи.
— Надюша, ты чего? — как можно более ласково спросил Семен Семеныч.
Она передернула плечами и тихонько всхлипнула:
— Ничего.
— Как это ничего? Я же вижу, что ты не такая, как всегда. Может быть, объяснишь?
— Нечего объяснять. Ты и сам знаешь.
— Что я знаю? О чем ты?
— За весь вечер ты ни разу не посмотрел в мою сторону. Ты так был увлечен этой...
— Ты с ума сошла! Что с тобой?
— Все вы одинаковые! Я хотела уйти одна, и ты бы ничего не заметил.