Я метался по отелю и натыкался на дикие, ирреальные сцены. Когда-то прочел, что число усопших многократно превышает число живущих на Земле, и все мы, не задумываясь об этом, ходим по костям, по могилам. Но одно дело — прочитать в книге, пожать плечами (в моем случае, мысленно) и перевернуть страницу. Совсем другое — увидеть воочию.
Высокая дама с кривым, дерганым лицом прилипла к молоденькой девушке в розовом платье, и та хмурится, потирает ухо, оглядывается.
Малыш лет трех капризничает, и мать не знает, как его успокоить. А дело в мертвой старухе, одетой дорого и безвкусно, с накрашенным ртом, в кудрявом светлом парике. Она присела возле ребенка, обхватила его за плечи, смеется и пощипывает малыша за щечки.
Эффектная пара в ресторане ссорится: он с досадой швыряет салфетку, ее лицо покраснело, девушка еле сдерживается, чтобы не зарыдать. Как знать, не произошел ли конфликт потому, что в уши парню с двух сторон шепчут две женщины с круглыми лицами, белесыми волосами и тонкими бровями, похожие, как два рисовых зернышка?
Призраки наводнили отель. Они были не только в холле, но в каждом номере, в коридорах и на лестницах, в ресторане и бассейне, в кабинетах и баре — всюду. Где-то в этой толпе бродят Сара и Милан, хотя сейчас они не попадались мне на глаза.
Громадное скопище неупокоенных душ, собравшихся в одном месте! «Бриллиантовый берег» — это могильник.
Каждый из призраков, встретившись со мной взглядом, обращался ко мне. Они говорили одно и то же, и голоса их — мужские и женские, молодые и старые, мелодичные и неблагозвучные — бились в меня, как волны бьются о берег.
«Убирайся, калека! Прочь! Прочь!»
Их белые рыбьи лица, шевелящиеся рты, призрачные шепчущие голоса, их ненависть угнетали и ужасали меня, и я обрадовался смене кадра.
Себя — вот кого я вижу, и это последнее мое воспоминание. Меня везут на каталке к выходу. Рядом — мама, Боб, медики.
Никогда не видел на мамином лице такого выражения, поэтому не мог понять, что оно означает. Потом сообразил: это отчаяние, горе, скорбь. Обычно мама, что называется, держит лицо. При мне она всегда старается выглядеть бодрой, смелой, спокойной. Сейчас мама не знает, что я рядом, не скрывает того, что думает. А думает она, что я скоро умру.
Помимо этой есть и еще одна важная мысль. Я уловил ее в тот момент, и она меня поразила, вызвала режущую, колющую боль, каменную тяжесть на сердце. Я осознал плохое, настолько плохое, что хотелось перестать жить…
Но что это было? Что за мысль, что за знание? Теперь не помню. Как не помню большую часть передвижений вне тела и информации, которую получаю.
Я понимаю, что меня сейчас повезут в больницу: во дворе ждет машина скорой помощи. Получается, я покидаю отель, и обитателям «Бриллиантового берега» есть чему порадоваться. Они жаждали, чтобы меня не стало, пытались избавиться от меня, и им удалось.
Больше нечего рассказать.
Лихорадочное мелькание кадров прекратилось.
Я обнаружил, что лежу в кровати, и ощутил привычное разочарование: снова не чувствую тела, не могу пошевелиться, повернуться, сказать, встать.
Но еще это означало, что я жив. «Бриллиантовый берег» выдавил меня из своих стен, выбросил вон, но не умертвил, не превратил в тень, в блуждающий огонек.
Значит, еще поборемся!
Мама была рядом. Как всегда. Мама всегда со мной.
— Привет, Давид, — сказала она. От нее еле заметно пало табачным дымом. Ну да, она же снова закурила, к сожалению. — Я знала, ты выкарабкаешься.
Глава четвертая
Очнувшись, я, как обычно, попробовал удержать в голове информацию, которую получил во время полета вне тела, но громадные блоки сведений рассыпались в песок, лишь крупицы застряли в сознании. Я рассказал вам все, что удалось запомнить.
Остальные воспоминания то ли развеялись окончательно, то ли застряли где-то на периферии, и когда-нибудь я сумею их извлечь.
Застряли… Слово зацепило. Оно было важным.
Почему души, тени застряли в отеле? Что удерживает их в плену? Почему это «что-то» не держит меня? Наоборот, всячески старается выпихнуть за пределы «Бриллиантового берега». Потому что я не такой, как они? Инвалид, неспособный самостоятельно есть, передвигаться и говорить? Поэтому я не нужен, а они нужны?
Вздор! Устоявшаяся привычка измерять все с точки зрения своего диагноза, соотносить со своей немощью ошибочна! Тело мое увечно, но дух — вовсе нет. Лишенный тела, я столь же подвижен, деятелен и силен, как они. Я даже сильнее, поскольку свободнее: они прикованы к отелю, а я — нет.