Прикован… Снова интересное слово.
Приковать можно чем-то.
Чем-то связать: действием, поступком или данным обещанием.
В голове всплыл давний разговор Сары и Милана. Я слышал его не с самого начала. Первым, что донеслось до меня, была фраза Милана: «Потому я и думаю: виновато это место! Привязалось, душит, не отпускает».
Что заметил, понял Милан? Чего не могу понять я?
А ведь это важно. Если догадаюсь, почему мертвые тени не могут уйти, почему души людей, умерших вне стен отеля, замурованы здесь с теми, кто нашел свою кончину в «Бриллиантовом береге», мне станет ясно, почему погибла Сара. Возможно, получится выпустить ее на волю. И не только Сару — десятки, сотни остальных. А если я смогу и живых людей уберечь от ловушки?
Мне хотелось помочь. Всю жизнь помогали мне, а я был обузой. Думал иногда: зачем живу на свете? Доктор, которого уволила мама, жесток, но в чем-то его слова были правдой.
Зачем жить таким, как я? Чтобы мучиться самим и мучить родных? Кому польза, что я научился читать, что я умный и веду мысленные дневники? Какую пользу в глобальном смысле я принесу?
Да, понятно, нельзя все мерить с утилитарной точки зрения, иначе мы и до фашистских идей доберемся. Ясно также, что не все здоровые люди несут окружающим добро, а часть из них так и вовсе сеет вокруг лишь зло.
Но ведь для всякого верующего человека очевидна идея, что в отношении него есть божий замысел. Раз я родился, жил, не умер в детстве от пневмонии, не утонул несколько часов назад в ванне, значит, неспроста.
Не в том ли состоит моя роль, что я, в отличие от несчастных, которые слетаются, как мотыльки к лампочке, к «Бриллиантовому берегу», чтобы попасть в мышеловку (вернее, «душеловку»), способен не попасться и вдобавок прекратить этот кошмар?
Какая метафора получилась бы! Человек, заключенный в коконе собственного тела, помогает освободиться теням, ставшим узниками «Бриллиантового берега». Напыщенно, слишком пафосно, но в этом определенно что-то есть!
Я чувствовал: разгадка близка, я в шаге от нее. У меня будто мозг чесался внутри черепа! Вам знакомо щекочущее чувство, когда вы не можете вспомнить важное, ухватить мысль за хвост? Еще капельку, еще одна подвижка — и ответ нарисуется, проявится во всем блеске, распустится ярким цветком, как фейерверк в ночном небе.
Боб и Катарина! Мы команда! Нужно поговорить с ними; вместе мы сможем понять, чем прикованы к отелю люди. Сейчас рядом и мама, с ее помощью можно общаться.
Светало. Висевшие на стене палаты часы показывали шесть двадцать.
Мама спала, не раздеваясь, укрывшись покрывалом, на узком диванчике для посетителей, который стоял рядом с моей койкой. Отказалась пойти и отдохнуть в отеле. Я решил подождать, пока она проснется, сказать ей про Боба и Катарину. Пусть позовет их. Знаю, мама хочет забрать меня в Мостар, но я не готов ехать.
Минуты ползли. Было тихо, слышалось лишь едва заметное, невесомое мамино дыхание. Ни тревоги и страха, ни непрошенных гостей, навещавших меня в «Бриллиантовой береге». Сам того не заметив, я задремал.
Проснулся от стука в дверь.
Мама встрепенулась, поднялась, поправляя волосы. На часах — без пяти восемь. Наверное, медсестра.
Но это оказался Боб. Мама сказала: «Войдите», он вошел и застыл в дверях. Выглядел мой друг и помощник неважно: к бледности и покраснению глаз добавилась щетина.
— Доброе утро, — произнес он. — Я хотел проведать Давида перед тем, как уехать из Неума. В регистратуре мне сказали, что он очнулся вчера, чувствует себя нормально. Могу я с ним попрощаться, госпожа Лазич?
Мама нахмурила брови.
— Боб, мы обо всем договорились. Давид жив, с ним все в порядке, я не буду портить вашу характеристику, перечислю на карту зарплату и за этот месяц, и за следующий, но…
Она говорила быстро, а Боб слушал, не перебивал. Но нечего ему выслушивать несправедливые вещи. Нельзя наказывать невиновного. Поэтому я громко замычал, и оба — мама и Боб — повернулись ко мне.
Мама привезла алфавитную доску, она лежала на столе, и я указал на нее глазами. Мама поняла. Взяла доску в руки. Поговорим!
Это потрясающе — разговаривать, знать, что тебя понимают. Хотелось сказать так много, что приходилось сдерживаться.
— Привет, Боб. — Вот с чего я начал. — Здорово, что ты пришел. Мне очень нужно с тобой поговорить.
— О чем? — спросила мама.
А Боб неуверенно улыбнулся.
— Пожалуйста, не стой в дверях. Пройди в комнату.
— Вы не возражаете, госпожа Лазич?