Филип говорил, и в глазах его сверкали искры безумия, экзальтации. Интересно, другие замечали это? Мама, Боб, Катарина слушали, как завороженные.
— Но я не намерен был отступать, решил бороться. Во мне не было раскаяния — только ожесточение. Я понял: если есть суровый Бог, который не любит тех, кто идет наперекор, то есть и тот, кто противостоит ему. Скоро я понял, что он более милосерден.
Филип посмотрел на брата.
— Богдан оставался в больнице, я, разумеется, тоже. Врачи настаивали на очередном прогнозе: полная неподвижность. Прошло три недели, как Богдан вышел из комы. Он по-прежнему не мог говорить и двигаться, но что-то внутри меня знало: это временно, надо подождать. Однажды в предрассветный час меня разбудил странный сон, будто я слышу голос, который зовет меня, но не могу понять, кто со мной говорит. Едва открыв глаза, я сообразил: голос звучит наяву. Не просто чей-то голос — меня звал Богдан! Он снова говорил! Я подскочил к кровати и увидел, что глаза брата закрыты. Богдан спал, но губы его шевелились, он произносил мое имя, звал меня. Взяв брата за руку, я говорил, что слышу, что я здесь. Глаза Богдана распахнулись и… Я понял: на меня смотрит не брат. Кто-то другой говорил со мной через Богдана, смотрел на меня его глазами.
— Что он сказал? — вырвалось у мамы.
— Пообещал, что брат исцелится. Полностью. И взял с меня обещание служить, — тихо ответил Филип. — Я обязался, и держу слово.
— В чем заключается служение? — Боб произнес слово так, будто выплюнул его.
Филип не услышал.
— Я послал подальше врачей с их лечебными протоколами, схемами, капельницами, советами. Забрал брата из столичной больницы и перевез сюда. Доктора предрекали провал, были уверены, что скоро я вернусь с поджатым хвостом. Говорили, лучше сдать Богдана в специализированную клинику, потому что ухаживать за такими больными, не имея сноровки, невозможно.
Он посмотрел на маму.
— Догадываюсь, что и вы прошли через это. Но не отступили. Не сдался и я. — Братья поглядели друг на друга и улыбнулись одинаковыми улыбками. — Мы справились на отлично. Уже через несколько дней Богдан начал двигать пальцами, потом — правой рукой. Выздоровление стремительно набирало обороты: брат сумел повернуть голову, сжать пальцы в кулак, согнуть ногу в колене, заговорил. Все происходило шаг за шагом, день за днем, неуклонно, без срывов. Доктора, время от времени приезжавшие осматривать Богдана, разводили руками: такого быть не могло. Темп выздоровления, последовательность восстановления — все шло вразрез с представлениями современной медицины. Чудо, восклицали они, и я не спорил. В отличие от врачей, я точно знал: именно оно, никакая не случайность. А еще мы с братом знали, кто его сотворил.
— Тот, кому вы служите, — взволнованно сказала мама. — Вы понимаете, кто это? Он противопоставляет себя Господу, следовательно…
— Господин. Так мы зовем его. Знаем его волю, она открылась Богдану, когда он был в коме, когда был заперт в своем теле — немой, недвижимый, но путешествующий на крыльях разума.
При этих словах я почувствовал, как сжалось мое сердце.
Богдан цепко глянул на меня.
— Брат и сейчас слышит его голос, когда Господин пожелает обратиться к нам. На самом деле все просто: люди приезжают в отель «Бриллиантовый берег», вручают себя Господину. Наши постояльцы ставят подпись, как я когда-то должен был расписаться и тем самым дать разрешение отпустить брата, позволить ему умереть. Мы ловцы и проводники, наша задача — сохранять отель привлекательным, желанным, поддерживать порядок внутри, следить, чтобы поток гостей не иссякал, чтобы они совершали то, что требуется Господину. «Бриллиантовый берег» вроде переправы с одной стороны бытия на другую, а мы присматриваем за ней. В общем-то, это все.
— Переправа? Больше похоже на воронку, в которую засасывает людские жизни и души, — заметила мама.
— Вы заплатили непомерную цену: сотни людей, сотни человеческих душ за одного Богдана! — воскликнул Боб.