— Ты никогда не пожалеешь об этом, поверь.
Затем она резко поднялась. Слезы высохли, лицо побледнело еще больше. Я понимал, насколько сильно мама нервничает, как сложно ей решиться. Боб прав: она христианка, ходит в церковь, молится. Расписаться в верности дьяволу, отмахнуться от Господа росчерком пера такому человеку гораздо сложнее, чем атеисту.
Но иного выхода нет.
И награда — нужно же помнить о награде.
Глава девятая
— Остановитесь, — глухо сказал Боб.
Мама подошла к столу. Филип придвинул к ней буклет, на котором было написано ее имя, щелкнул авторучкой.
— Мне жаль, что ты не понимаешь, Боб, — сказала мама и взяла авторучку из рук Бегича.
— Все повернулось не так, как планировалось, не так, как мы ожидали. Это случается. Просто помни: мы — одна команда, — внезапно проговорила Катарина, глядя на Боба. — Только это имеет значение, это всё извиняет и всё объясняет.
Если бы я уже не был обездвижен, слова Катарины парализовали бы меня, честное слово.
Филип открыл буклет на нужной странице.
— Добро пожаловать в клуб, госпожа Лазич.
Не колеблясь больше, мама поставила подпись.
Я следил за тем, как ручка скользит по бумаге, и думал, что обратно не повернешь. Было грустно? Наверное, но точно не скажу. Я был сосредоточен на том, что произойдет дальше.
Братья Бегичи заметно расслабились. Видимо, до последнего не были уверены в решении мамы. Заставить ее подписать невозможно, можно лишь уговорить, а если она не согласилась бы, то и я тоже. План провалился бы, и их Господин, скорее всего, за такое по головке не погладит.
Филип и Богдан улыбнулись друг другу. Катарина, которую Богдан все это время держал возле себя, то обнимая, то касаясь ее руки, выглядела так, будто ждала чего-то, прислушивалась.
— Твоя очередь, Давид.
Филип приблизился ко мне с буклетом в руке. Пролистнул до нужной страницы, открыл.
— Госпожа Лазич, сыну понадобится ваша помощь. Придержите его руку? Скоро необходимость в этом отпадет.
Когда я вспоминал этот момент, то думал: все могло пойти иначе, если бы Филип пожелал сделать это сам. Если бы не утратил бдительности. Доверяй, но проверяй, так говорится? Или же дело не в бдительности, а в том, что ему неприятно было прикасаться ко мне — моим скрюченным, сведенным судорогой, слабо шевелящимся рукам? Часто встречающаяся брезгливость здорового человека к больному подвела его.
Филип пристроил буклет у меня на коленях и стал ждать, что мама вложит авторучку в мою руку, поможет удержать. Далее мне следует сделать мышечное усилие, чтобы оставить на бумаге хотя бы штрих. Необходимо сконцентрироваться, на это потребуется время (повторю, что целенаправленно пошевелить рукой у меня получается в одном случае из ста). Но то, что я буду стараться, — уже доказательство моего согласия, не так ли?
Однако вместо того, чтобы дать авторучку мне, мама стремительно развернулась к Филипу, выкрикнула: «Давай, Давид!» и вонзила авторучку Филипу в щеку.
Не знаю, куда она планировала попасть, но ей нужно было обескуражить Филипа, заставить отвлечься от меня.
Ведь рука-то моя уже была занята: в сведенной ладони зажата мамина зажигалка!
Вот скажите, случайно ли вышло, что мама вновь закурила и начала всюду носить ее с собой? Она умудрилась передать мне зажигалку, когда обнимала перед тем, как расписаться. Говорила о выборе, о том, что не будет пути назад, и я сообразил: мама что-то замышляет. Гадал только, что именно. А едва серебряное сердечко очутилось в моей руке, сразу понял.
Все очень просто, вы ведь тоже поняли?
Я — особый гость. Никто, кроме меня, не находился в отеле, не совершив сделку с так называемым Господином, не проникал в тайны «Бриллиантового берега», будучи независимым от воли его хозяина. Я давно сообразил: нечто защищает меня от мертвых обитателей «Бриллиантового берега», делает неуязвимым, и лишь в последние часы все прояснилось.
Смотрите, как идеально продумано: поставив подпись, гость становится слугой дьявола, не может противиться воле своего хозяина, нанести урон, навредить «Бриллиантовому берегу», даже если и захочет, и заподозрит плохое (как Милан, например). Блестящая защита, которая дала сбой только на мне, калеке, неспособном говорить и ходить.
Ведь я-то — другое дело. Я — гость, так и не ставший слугой!
Если кто и способен разрушить воронку, куда засасывает людские жизни и души, как назвала «Бриллиантовый берег» мама, то только я.