Хотя, возможно, и я не смогу… Пока не проверишь — не узнаешь.
Вот мы с мамой и решили проверить.
Сразу поняли друг друга, как понимали всегда. Нам не нужно было обсуждать план, мы привыкли к обоюдному доверию, научились читать по глазам. Я прекрасно знал, чего ждет от меня мама: я должен поджечь буклет. Что дальше? Что выйдет из нашей затеи? Ни она, ни я понятия не имели, но важна попытка.
В некоторых случаях и попытка засчитывается как победа!
Как только зажигалка попала мне в руки, я стал концентрировать на ней мысли, волю. Надеялся, что сумею нажать на кнопочку, она совсем не тугая, это должно быть легко. Еще верил, что Боб сообразит, подключится. Или поможет мама.
Но все стало происходить очень быстро и совсем не так.
Мама, ослабевшая от болезни, задела Филипа по касательной. Тот отреагировал моментально, успел уклониться. Стержень авторучки оцарапал его кожу, но и только. Скорее инстинктивно, нежели специально, Филип оттолкнул маму от себя, не рассчитав силу. Мама попятилась, неловко подвернула ногу и упала. Окажись позади нее пустое пространство или стеллаж, все обошлось бы, но…
Сзади был стол, и мама, падая, ударилась виском об угол.
Упала и замерла, не шевелясь больше.
— Госпожа Лазич? — позвал Богдан.
Катарина стояла, вытаращив глаза, прижимая ладони к щекам. Я замычал от ужаса, меня словно скрутило дугой, а Филип, подскочив, выбил зажигалку у меня из руки.
Хотел, наверное, забрать себе, но снова не рассчитал свою силу, с которой бил, и мою, сжимающую ладонь, поэтому зажигалка отлетела куда-то, а проследить, куда, Филип, не успел, потому что на него налетел Боб.
Богдан и Катарина стояли чуть поодаль. Богдан растерялся, вид у него был, как у человека, который только что проснулся и никак не сообразит, что происходит. Он сделал неловкое движение к двери (может, хотел выскочить, позвать охрану), но мгновенно передумал и, желая помочь брату, подскочил к дерущимся Филипу и Бобу, которые повалились на пол, сцепившись, сопя и рыча, как звери.
— Увози мальчишку, — крикнул он Катарине через плечо, — потом решим, что…
Бегич не смотрел на Катарину, поэтому не заметил, что она, метнувшись к столу, схватила тяжелую лампу с абажуром и, не раздумывая, обрушила ее на голову Богдана.
Тот рухнул мешком, не издав ни звука. Катарина выронила лампу и ошеломленно смотрела на него: наверное, ей впервые довелось ударить человека. К тому же почти жениха. Абажур разбился, разлетелся на осколки.
Рассказываю об этом дольше, чем все происходило. В действительности события не заняли и минуты. И, по большому счету, мне ни до кого не было дела, даже про сатану окаянного с его договором я позабыл. Смотрел лишь на маму, на то, как подогнута под тело ее рука, под каким углом вывернута шея, и чувствовал: внутри меня рвется, ломается, обрывается.
Это как если бы вы стояли на твердом полу, а он неожиданно исчез, вы повисли в воздухе и вот-вот рухнете в пропасть. Или пили воду, а в стакане оказалась соляная кислота.
Или проще: вот вы были, дышали, думали — и вот вас нет.
— Мама! — закричал я что есть мочи, но не услышал своего крика.
Меня сжало со всех сторон, а в следующий миг я стоял возле кресла, на котором сидел. Смотрел сам на себя — вялого, с закатившимися глазами, повисшими руками, запрокинутой головой.
На этот раз мне не понадобилось оказаться при смерти, чтобы выскочить из тела. «Способности будут развиваться», — сказал недавно Богдан. Но сейчас дело было не в развитии, а в том, что возле черты оказалась мама.
В архивной комнате господствовал хаос: Катарина, Боб, Богдан и Филип — каждый вел свою битву. Но на какое-то время все замерли, будто на стоп-кадре, не шевелились.
Мое тело лежало в инвалидном кресле, мамино — возле стола.
Сама она стояла рядом со мной.
— Мама! Мама, почему ты…
— Какой у тебя красивый голос, — сказала мама. — Как здорово слышать его.
Она больше не выглядела изможденной, слабой, больной. Передо мной была молодая, цветущая, красивая женщина. Все верно: болезнь точит тело, но не дух. Мама подошла ко мне, нежно коснулась лба, провела рукой по волосам.
— Нам нужно попрощаться, Давид, — произнесла она. — Ты понимаешь, что случилось.
— Нет-нет! Не хочу! — Я затряс головой, сжимая кулаки. — Поганый убийца!
— Это все равно скоро случилось бы, ты знаешь. Мне оставались считаные месяцы, Филип даже оказал услугу, позволив уйти без страданий, мучений.
Отомстить гаду! Разорвать его на куски! Я мог думать только об этом, не было на свете кары, которую я не желал бы обрушить на голову Филипа.