— Это случайность, Давид. Каким бы он ни был, убивать меня Филип не собирался. В любом случае, он будет наказан за свои деяния, но ты не должен тратить ни дня своей жизни, чтобы мстить или добиваться человеческого правосудия. Договорились?
— Мама, какой «моей жизни»? О чем ты?
— Я сделала все, что должна была, ты ни в чем не будешь нуждаться. Ухожу спокойно и хочу знать, что ты будешь жить дальше.
— Не смогу… Как я буду без тебя…
Понимаю, как эгоистично звучит. Я думал, говорил о себе, только о себе.
— Сможешь. Ты сильный. Очень сильный. Настолько сильный, чтобы разрушить это место.
Я не хотел слушать, и поэтому снова стал твердить, что не могу остаться один, без нее, что мне не нужна эта жизнь — тяжелая, беспросветная, черная.
— Сейчас мы оба свободны, почему не уйти вместе?
Мама взяла меня за руки.
— Послушай меня. Я не смогу уйти. Если ты сейчас захочешь последовать за мной, мы все равно окажемся по разные стороны. Договор не был расторгнут, «Бриллиантовый берег» меня не отпустит. Я буду блуждать здесь, как и остальные неприкаянные души, а в любой момент, когда пожелает, дьявол заберет меня в ад. Ты же не хочешь этого? Не допустишь?
Разве я мог отступить? Бросить маму здесь прислужницей нечистого? Простой способ оставить все, как есть, и пусть эти люди сами разбираются, не годился. Маму я не предам ни за что.
— Не только меня, — сказала мама в ответ на мои мысли.
Она смотрела на Боба и Катарину. Время все еще было замершим, стрелки окаменели, секунды остановились, давая нам возможность поговорить. Впервые в жизни поговорить, как разговаривают все люди.
— Боб всегда будет за тебя горой. Он настоящий человек. Правильный, добрый, честный. Нам с тобой повезло его встретить. И Катарина не подвела…
Мама оборвала себя на полуслове, обняла меня, прошептала:
— Время пришло. Чувствуешь? Сейчас ты вернешься, мы расстанемся. Но ты же знаешь, это не навсегда!
В этом пласте реальности я мог свободно говорить, но… Слова не шли, застревали в горле, непролитые слезы распухали огромным комом.
— Знаю, ты не злишься, что я решила за нас обоих. Ведь не злишься? — Я помотал головой. — Лукавый прельщает, но лишь глупцы ему верят. Он не может даровать здоровье, любовь, благо, от него не может исходить добро. За ним стоит лишь тьма, его подарки отравлены, а обещания ядовиты. Преподнесенное им временно, а расплата за дары будет длиться вечно.
Понимал ли я? Конечно. Но не стану врать: слушая Богдана и Филипа, представлял, как встану на ноги, подчиню себе свое тело, а вместе с ним — мир.
Кто-то из братьев сказал, что во мне есть ярость, но это не так. Во мне живут отчаяние и тягучее чувство безысходной тоски, и это настолько сильные чувства, что я мог бы, как говорит мама, прельстится. Я часто думал, что все бы отдал, лишь бы перестать их испытывать. Готов ли был продать за избавление свою душу? Да, наверное.
Но только свою. Не мамину. Маму обречь не сумел бы.
Поставив подпись, она не оставила мне возможности выбрать злую, темную сторону. Мама рискнула, сделала себя моей заложницей — и это сработало.
— Я горжусь тобой! И так тебя люблю, — сказала она.
Внезапно я понял, как много хочу сказать маме, поблагодарить за все, попросить прощения и благословения. Глупо, ужасно, что в наши последние с нею мгновения я стоял и молчал, как пень, боялся разрыдаться, как маленький.
— Я тоже люблю тебя, мама. Больше всех на свете люблю.
Услышала ли она? Надеюсь, очень надеюсь.
Через секунду я оказался в своем теле, в опротивевшем кресле. На коленях лежал буклет. Я осознал, что на этот раз, вернувшись, ничего не забыл и не забуду, разговор с мамой останется в моей памяти навсегда.
В этот же миг неподвижная картинка пришла в движение.
Катарина подбежала ко мне. Боб нокаутировал Филипа, тот потерял сознание. Богдан пришел в себя, стараясь подняться с пола.
Я старался не смотреть на тело мамы, чтобы не потерять самообладания. Мне нельзя быть слабым. Я не могу ее подвести.
— Зажигалка, — прохрипел Боб, оглядываясь.
Катарина тоже стала озираться в поисках, но повезло Богдану, который успел поднялся на одно колено и заметил, что серебряное сердечко лежит в метре от него. Бегич потянулся за зажигалкой и едва не схватил, но Катарина, проследив за его взглядом, опередила Богдана.
— Она у меня!
— Придурки! Глупцы!
Боб подошел к нему, взял за плечи, встряхнул.
— Не рыпайся, понял?
Катарина присела возле меня, вложила зажигалку мне в ладонь, отведя руку таким образом, чтобы она перевешивалась через ручку кресла. Буклет она держала над полом.