Читая письмо из дома, она то и дело посматривала на Георгия, спотыкалась об его внимательный взгляд, устремлённый в исписанный отцовскою рукою лист, и продолжала чтение. Ей нравилось, что Георгий читает письмо из дома вместе с ней. Это сближало их, делая почти родными.
В письме довольно обстоятельно приводились подробности похорон Гертруды Тер-Оганян: описание выражений лиц и поведения присутствовавших и даже их одежда. Отец не раз выразил уверенность в том, что товарищ Цейхмистер искать пасынка не будет. Письмо заканчивалось знакомым затейливым росчерком. Далее следовали дата и адрес – улица Горького. Отец писал письмо в своём рабочем кабинете. Анна сложила письмо и сунула его в карман.
– Папка, – тихо проговорила она. – Father.
– Деловой человек, – кивнул Георгий. – Такие везде нужны: и на улице Горького, и на безымянной речке. Скучаешь?
– I’m worried[102]. Надо домой.
– Машина ждёт.
За окном тарахтел двигателем знакомый уазик «Вилюгэсстроя». Почему водитель не глушит двигатель?
– Папаша у тебя деловой. Москва. Улица Горького. Центр! Наверное, Красную площадь видать из окна кабинета. Мавзолей! – проговорил Георгий. – А я-то… Вам не сгожусь…
Он выглядел откровенно расстроенным. Устроившись на заднем сиденье уазика, сосредоточенно протирал запотевающие стёкла своих очков.
– Ты сгодишься. Папка одобрит. I’m sure![103]
Анна порывисто обняла его.
– Надо торопиться. До рейса осталось три часа, а дороги тут сама знаешь какие. Осень. Распутица.
За окном действительно моросил ледяной дождик. Мелкие капли, сбегая к подоконнику, оставляли на окне длинные следы.
– Нам пора.
– We have to go[104].
Анна бежала к зданию аэропорта, часто оскальзываясь на снегу. Тёплая куртка Георгия дважды соскальзывала с её плеч, а засунуть руки в рукава она нипочём не соглашалась. Волосы обоих убелил тихо падающий первый снег ранней якутской зимы. Зал аэровокзала встретил их душным теплом.
Георгий настоял, и Анна сдала свой чемодан в багаж. До посадки ещё оставалось время, и они отошли в сторонку, к витринному окну, за которым курился печными дымками городок Мирный. Начало сентября, а всё вокруг белым-бело. Чистый снег испещрён мириадами следов, негатив неба звёздной ночью. Опять зал ожидания аэропорта. Опять витринное окно и размеренная надёжная работа на лётном поле. С этого началось их знакомство. Этим оно и закончится?
– Weird[105]… я побывала во множестве аэропортов. Все они одинаковы. Я боялась летать, и любой аэропорт связан для меня с чувством страха. Этим и похожи. Ну и ещё вид за окном – то кактусы и пальмы, то голая степь, то горы. А тут всё иное. И первый снег в начале сентября, и страха нет.
– Вот.
Георгий раскрыл ладонь, подал её Анне. Анна приняла его ладонь обеими руками, как принимают блюдо с изысканными яствами. Он вздрогнул, подумав: уж не целовать ли собралась, на короткое время сомкнул ладонь. Она рассмеялась.
– I’ll just take a look[106]. Хиромантия.
Он снова раскрыл ладонь. Большой палец огибает линия жизни, длинная, хорошо выраженная, как пропаханная плугом борозда. Кроме обычных бугров, впадин и линий, на ладони обнаружилось несколько разновеликих крупинок невзрачных, как семена полевых цветов, но с лёгким блеском. Самая большая крупинка размером с чечевицу и чёрного цвета, остальные – гречишные семена, да и только.
– Есть люди, умеющие гадать по линиям на ладони. Вот это линия жизни, а это…
– Забирай. Это подарок.
Анна суетливо копалась в сумке. Так собака роет лапами рыхлый грунт, разбрасывая его вокруг себя в поисках неведомо чего. Через минуту со вздохом облегчения она извлекла на свет самый обычный серебристый тюбик с логотипом Yves Rocher. Губная помада оказалась изысканного жемчужно-розового оттенка. Ловко орудуя большим пальцем, Анна собрала крупинки в небольшую кучку и, умяв все кристаллы в податливую восковую массу, закрутила тюбик. Пояснила:
– Так удастся сохранить.
– Ну, чёрный алмаз дорогой. Не продешеви, если надумаешь продавать, – буркнул Георгий.