На 390‑м километре трассы расположена большая промбаза-помойка под названием «Хандыга», а в 30 километрах перед ней паромная переправа через реку Алдан.
На следующей попутке я проехал ещё 69 километров до посёлка дорожников под названием Тёплый Ключ. Тёплый Ключ здешняя граница Севера и Крайнего Севера. Минуя Тёплый Ключ, путешественник попадает в Оймяконский, самый холодный, район России, а может быть, и всей планеты.
Из Тёплого Ключа я выезжал на попутном уазике «буханке» утром 8 июня. Градусник показывал + 8 градусов. К полудню воздух разогрелся до + 31 градуса по Цельсию. Но я не замечал духоты, не страдал от большого хода температуры. Зачарованный головокружительными видами, я глазел по сторонам. При опущенном стекле в кабину уазика попадала не только пыль. Кровососы тоже беспокоили меня, но я неотрывно смотрел на конусовидные, поросшие леском вершины в пятнах нетающих ледников. Из-под скал текли натаявшие от жары ручьи. Мы на полном ходу пересекали частые, мелкие и звонкие речки, к сожалению, слишком мелкие для купания. Вода в таких речках чистая и вкусная. А на речках покрупнее и поспокойнее я заметил наледи толщиной до полутора метров. Мой водитель, видом и ухватками похожий на описания античного персонажа по имени Харон, останавливал уазик возле ручьёв, жадно черпал горстями воду и меня учил:
– Пей… пей! Это талая вода. Тысячу лет назад она пролилась на эти места дождями. Пей! От такой воды мертвецы оживают!
И я черпал горстями воду вместе с мелким песочком. Пропускал его меж пальцев с тайной надеждой увидеть вдруг блеск золотых крупинок. Однако Юдель Генсбург, без сомнения, оказался удачливей меня.
После Тёплого Ключа, примерно через 70 километров, небольшой посёлок под названием Развилка. А потом на протяжении 500 километров дорога совершенно пустая – ни одного населённого пункта, ни одной заправки, ни одного огонька на обочине дороги, которая петляет по горам. Насколько я помню, на пути от Тёплого Ключа до Усть-Неры мы не обогнали ни одного автомобиля и ни одного не встретили. Молчаливый водитель держал скорость не выше пятидесяти километров в час.
– Берегу шины, – пояснил он. – Острые осколки гранита режут резину, как горячий нож масло. Поедешь быстрее – лишишься колёс.
Сразу за развилкой дорога готовит путникам серьёзные испытания. Сначала их ждёт Жёлтый, а потом и Чёрный прижим. Вот мы проехали дорожный знак «Ручей 608 км» и вкатились на дальстроевский деревянный мостик. Сразу за мостиком начинается Жёлтый прижим. Дорожная колея шириной не более четырёх метров жмётся к склону сопки. Слева крутой откос обрывается в реку. Справа серая с жёлтыми прожилками скальная стена. Вперёд обзор хороший. Никаких сюрпризов. Желтый прижим на деле оказался не таким страшным, как байки о нём. Так думал я, но недолго, а ровно до тех пор, пока уазик моего сурового Харона не миновал шеренгу деревянных, украшенных пластиковыми букетами крестов. Крестов не старых, не потемневших от времени. На каждом была табличка с именем. На некоторых крестах значилось по нескольку имён. Уазик ехал медленно, и мне удавалось прочитывать эти скорбные списки сверху донизу. Некоторые из них являлись поминанием целым семьям. Миновав этот импровизированный мемориал человеческому легкомыслию, мы покатились дальше.
Пока я размышлял о том, какие обстоятельства привели погибших бедолаг к жёлтому прижиму, хорошо укатанная грунтовая колея вилась меж склонов сопок, подобно гигантской анаконде. Виды впечатляли. Неподражаемой, космической красоты пейзаж занимал всё моё внимание. А дорога между тем снова потащилась в гору. Уазик, натужно рыча мотором, взбирался по склону сопки, по узкой – двум легковушкам не разъехаться – колее, прижимаясь правым своим боком к каменному отвалу. Скала в этом месте была угольно-чёрного цвета. Колёса поднимали в воздух облака тёмной, похожей на печной дым, пыли. Дорога завилась серпантином. Обрыв с левой стороны становился всё выше. Водитель сбросил скорость. Теперь спидометр уазика показывал не более двадцати километров в час.
– Чёрный прижим, – проговорил мой Харон. Крестное знамение в его исполнении напоминало болезненную судорогу. – А внизу – Восточная Хандыга. Это, по местным меркам, не ручей какой-нибудь, а настоящая река, приток самого Алдана! Дорога здесь очень тяжёлая. Из-за скальных выступов можно не увидеть встречной машины. Если она появится, мне придётся пятиться до ближайшего «кармана». Тогда уж ты высаживайся. Мало ли что. Бережёного Бог бережёт.
И он снова перекрестился.
Вниз, на реку, смотреть страшно, и я принялся искать глазами придорожные кресты. То ещё занятие, не из приятных. Но такой уж я человек: если и случаются в жизни с кем-то какие-либо неприятности, вплоть до гибели, то я всегда почему-то радуюсь. Ведь случилась эта неприятность с кем-то другим, а не со мной. И ещё. Я надеялся прочитать памятные надписи на крестах. А вдруг да и увижу я там знакомое мне имечко? Гамлета Тер-Оганяна, например? Нет, не того Гамлета Тер-Оганяна, оговоренного другом, преданного женой, забытого сыном и зарытого впопыхах на одной из отмелей здешних холодных речек без гроба и без покаяния. Я думал о другом Гамлете Тер-Оганяне, тщеславном, но не слишком злом юнце, пропавшем бесследно двадцать четыре года назад. Бесследно, потому что следы его не пожелали искать ни обиженный им отчим, ни ветреная его любовница. А убитую горем (в буквальном смысле этого выражения) его мать похоронили вскоре после его исчезновения. Не обращая внимания на фантастические, дикие красоты этого места, я искал глазами кресты. А вдруг да увижу след Гамлета Тер-Оганяна? Что почувствую тогда я, подбивший его на рискованное дело? Я – безликий и безымянный его просветитель, подстеливший ему под ноги смертную тропу?