Зашнуровав ботинки, я шагнул к двери, ведущей в приёмную.
– Ты всё равно сделаешь это… – проговорила обреченным тоном Канкасова. – А не стоило бы. Дядя Клава столько лет заботился о тебе, as a native son[16]!
Выходит, она знала. Знала всегда. Не могла не знать, она ведь на десять лет старше меня, а наши семьи дружат много лет. Вероятно, о встрече Гертруды Тер-Оганян и Клавдия Цейхмистера в Елисеевском гастрономе она узнала намного раньше меня от своего отца, который наверняка уже работал в Елисеевском. Одолеваемый сомнениями, я замер у двери. Да, она умела заставить меня сомневаться!
Канкасова принялась собирать собственную одежду. Каждый предмет своего гардероба она рассматривала так внимательно, словно видела впервые. Одеваться начала, как обычно, с чулок.
– Странно, что ты ничего не знал о пощёчине. Уж это-то вовсе никакой не секрет… Подумаешь! – проговорила она, рассматривая изумительной красоты бельё.
Новая волна любовного дурмана туманила мой разум. Что делать? Уйти или остаться? Ловко – мне нипочём так не удастся – Канкасова застегнула на спине лифчик, накинула блузку, натянула и застегнула юбку, сунула ступни в туфельки. Странно только, что причёска её нисколько не растрепалась. Тем не менее она быстрым движением поправила пряди. Всё! Она готова ко всему, а я так и не успел ретироваться.
– По-твоему, донос – это нормально? – на всякий случай спросил я.
– Конечно! Папа не раз говорил, что для того времени письменное выражение собственного мнения и отправка его почтой в соответствующие компетентные органы являлось обычным явлением. И дядя Клава того же мнения.
– Написать донос и жениться на вдове – это нормально?
– Ты опять закипаешь. Какой донос? Я и слова-то такого не знаю…
Она сделала движение обнять. Я распахнул дверь в приёмную. Она отступила.
– Если это был не донос, то почему была пощёчина?
– Он мстил, твой informant[17]. Ответом на месть всегда является новая месть. Так замыкается порочный круг. Всё по Шекспиру. Мне тебя не остановить. Но если уж решил поступать по-своему, постарайся не горячиться. Не продолжай семейной традиции вражды. Помни о том, что из любви к Гертруде Оганесовне дядя Клава воспитывал тебя, как родного сына.
– Это равнозначно предложению предать родного отца. Если это сделала моя мать, то это не значит, что точно так же поступлю я.
Канкасова не нашлась с ответом, а мне захотелось напоследок хоть как-то уколоть её.
– Этот крест на твоей шее – такое враньё, как многолетняя ложь Цейхмистера! – выпалил я.
– Почему? Он же нравится тебе, – с равнодушным видом парировала Канкасова.
– Сними! Носить крест, не веря в Бога, – это враньё.
– Крест дал мне мой отец. Он носил его всю войну. Или, по-твоему, и он не верит и врёт?
– Откуда мне знать!..
– Какой же ты ребёнок, Гамлет. Пройти войну и не верить в Бога – такого не может быть. Понял?
Она неуязвима! Я выскочил в приёмную, как выскакивает из ведра незадачливого рыбака только что пойманный им карась.
Уже через минуту я ввалился в кабинет Клавдия Васильевича Цейхмистера – огромную, в три высоких окна комнату. Обстановка знакомая: прямо напротив двери огромный дубовый, крытый зелёным сукном рабочий стол. Левее – длинный стол для совещаний, по обе стороны которого ряды оббитых кожей полукресел. Их всего двенадцать, но совещания в этом кабинете бывают куда более многолюдными. На этот случай вдоль правой стены выставлен ещё один ряд самых простых стульев.
– Я пришёл узнать об отце. – Помня совет Канкасовой, я старался не повышать голоса.
Цейхмистер поднял глаза от бумаг, которыми, как казалось, был чрезвычайно увлечён.
– Что?
– Технорук Тер-Оганян… Где он?
Несколько долгих мгновений я наблюдал смену выражений на лице моего отца… то есть товарища Цейхмистера. Наконец лицо его замерло, приобретя своё обычное, насмешливо-задумчивое, выражение.