София перевела глаза на стену и покачала головой:
– Ба, ее не купят.
– Отчего же? Это настоящий шедевр, а сейчас много любителей старины. Завтра же понесу ее в банк. Их должна заинтересовать тематика.
Софийка унесла поднос, а Ксения Николаевна взяла колье, легла на кровать и, перебирая камешки, всматривалась в отстреливающие искры…
Ариадна родила единственного ребенка – Софийку. Зять ждал сына, но больше детей не получилось. Единственную дочь отец держал в ежовых рукавицах, не выказывая к ней любви. Как это ужасно – не давать любви ребенку!
Ксения Николаевна в душе презирала зятя, человека нелюдимого, плохо воспитанного и жадного. Только из-за внучки она предложила дочери поселиться в ее доме, не послушав совета умирающей матери. Она полагала, что при ней зять постесняется третировать Софийку, но ошиблась. Он не стал относиться к девочке мягче, а только поделил свою ненависть между дочерью и тещей. Правда, на Ксению Николаевну открыто не наезжал, но ведь далеко не всегда тираны действуют открыто. Как человек низменный, зять действовал исподтишка, настраивал Ариадну против матери, а Ксения Николаевна не из тех, кто сносит хамство. Она не давала в обиду не только себя, но и внучку.
В конце концов в подлой голове зятя зародилась идея продать дом, купить квартиру в центре города, а Ксению Николаевну определить в дом престарелых. С годами и дочь Ариадна стала под стать мужу, правда, пока она не решалась избавиться от матери. И тогда у Ксении Николаевны родилась мысль о мести – она прикинулась немощной, якобы слегла, давая понять зятю, что вот-вот умрет и поэтому незачем сдавать ее в дом престарелых.
Но время шло, а она не умирала. Практичный зять привозил врачей, которые должны были засвидетельствовать документально, что у его тещи расстроен умишко, – хотел свободно распоряжаться ее имуществом. Однако Ксения Николаевна умела расположить к себе врачей, выдавала каскады остроумия, после чего у тех не поднималась рука поставить требуемый диагноз. Но она понимала: однажды зять попросту раскошелится и даст взятку, тогда ее определят либо в дурдом на веки вечные, либо в дом престарелых, а это – смерть для нее.
Ситуация осложнилась еще и тем, что Софийка провалила экзамены в институт. Девушка теперь постоянно выслушивала унизительные попреки отца, и Ксения Николаевна уже не могла защитить себя и внучку. Оставалось ей одно – уйти из дома, забрав с собой единственную внучку. Но уходить ведь надо куда-то, то есть в другой дом… Еще лучше было бы уехать отсюда подальше, чтоб родственнички не нашли их. Тогда-то она и вспомнила, что в ридикюле ее матери лежит колье.
Свечерело. Ксения Николаевна положила колье на стол, потянулась, расправляя плечи. Взглянув на часы, решила выйти во двор подышать свежим воздухом, ну и покурить заодно. Как человек, тонко чувствующий атмосферу вокруг себя, она вдруг ощутила спиной чей-то взгляд. Ксения Николаевна замерла, затем, будто о чем-то глубоко задумалась, повернулась лицом к окну. Взгляд ее рассеянно прошелся по окну, но за стеклом ничего, а вернее, никого она не увидела. Однако уверенность, что в кустах сирени притаился человек, не пропала.
Ксения Николаевна вышла во двор, набросив на плечи пальто, заглянула за угол дома и крикнула:
– Кто здесь?
Кусты сирени зашелестели, потом все стихло…
Глава 2
Казимир Лаврентьевич отказался от госпитализации наотрез, и два последующих дня он рылся в личных архивах вместо того, чтобы лежать в покое. Старый ювелир превратился в одержимого некоей идеей человека, но не посвящал домашних в тайну того, что он ищет.
На третий день вечером Генрих вошел в кабинет, опустился в кресло и долго наблюдал за отцом. Тот сидел за столом, благоговейно листал желтые страницы потрепанной тетради в твердом переплете, останавливая внимательный взгляд на каждой. Генрих слегка привстал и вытянул шею, стараясь рассмотреть, что в тетради так интересовало отца, но практически ничего не увидел, кроме выцветших строк, написанных мелким почерком. Он снова устроился в кресле, закинув ногу на ногу, затем мягко сказал:
– Папа, может, ты объяснишь, что с тобой происходит?
– А что со мной происходит? – не отрываясь от страниц, пробубнил Казимир Лаврентьевич.
– После приступа ты на себя не похож. Скажи, в чем дело? Мать волнуется, считает, что у тебя наблюдается некоторое расстройство рассудка. Извини, но, похоже, она права.
– Чепуха! – раздраженно бросил через плечо Казимир Лаврентьевич. Потом откинулся на спинку стула, запрокинул голову и, глядя в потолок, прошептал: – Это потрясение. Всего-навсего потрясение.
– И что же тебя так потрясло? Папа, ответь, пожалуйста.
Казимир Лаврентьевич взглянул на сына, затем опустил голову и признался:
– Колье. Колье, которое приносила старуха.
– А что было в том колье странного? Ведь оно тебя чем-то поразило?
– Странно то, что оно существует. Видишь ли, сын… – Казимир Лаврентьевич поднялся, медленно заходил по комнате. Голос его дрожал, и вид был несчастный. – Это колье – уникум, неповторимое создание мастера, воплотившего творческую мысль. Поток искр и переливов, фейерверк отшлифованных граней, завораживающее глаз колдовское сияние… Взяв его в руки, я сразу обратил внимание на центральный камень. Я узнал его по описаниям, хотя никогда ранее не видел. Свет, падающий на него через коронку, отражается от граней павильона и сияет божественно. Ты испытываешь потребность созерцать, не выпускать его из рук. Этот камень как бы переселяет твою душу в себя, он отнимает… тебя у тебя. И когда переводишь взгляд на подвески, потом на оправу, на цепочки из камней – сомнения уже летят прочь. Да, это те камни…
– Папа, – осторожно выговорил сын, испугавшись, что отец действительно слегка тронулся, – какие камни?
– Бриллианты, – бросил как-то осуждающе Казимир Лаврентьевич, словно не понимать, о чем идет речь, может только совсем недалекий человек.
– Ты меня удивляешь! – поразился сын. – У нас один из лучших ювелирных салонов в городе, бриллиантами завален прилавок…
– Глупый мальчик! – с жалостью усмехнулся Казимир Лаврентьевич. – В магазине лежат скромные осколки настоящих шедевров природы. Это ширпотреб, который покупают разбогатевшие выскочки и радуются, что приобрели ценность. А истинно ценный камень… он неповторим.
– Насколько я помню, ожерелье старухи из цветных камней.
– В этом как раз его прелесть! – Старый ювелир вдруг подлетел к сыну с вопросом: – Ты видел его?
– Даже в руках держал.
– И что ты чувствовал? – У Казимира Лаврентьевича загорелись глаза, задрожал голос. – Ты почувствовал магическую силу, обволакивающую твой мозг, когда от граней отстреливают переливы? Ощутил желание обладать этими сверкающими искристыми камнями?
– Я ничего не чувствовал. Мне вообще тогда показалось, что старуха принесла стекляшки, – сказал сын, плохо скрывая негативное отношение к одержимости отца. – Ты лежал без сознания, я занимался только тобой.
– Жаль, – вздохнул Казимир Лаврентьевич. – Тогда ты не поймешь, почему это колье стало причиной смерти нескольких человек.
– Папа, ну кто же не знает, что не только ювелирные украшения, но даже необработанные драгоценные камни представляют собой источник и благ и бедствий? Они стоят немалых денег, поэтому их воруют, из-за них убивают, предают. Так было, и так будет.
– Чепуха! – воскликнул Казимир Лаврентьевич, заходив в возбуждении по кабинету. – Это только одна сторона медали, но есть страсть посильнее. Сейчас… – Он вернулся к столу, надел очки и с особым трепетом взял в руки тетрадь, затем упал в кресло. – Чуть позже расскажу, почему я еще много лет назад заинтересовался этим колье. А сейчас, если желаешь, прочту тебе кое-что… Датируются эти записки тысяча девятисотым годом. Ты готов? Тогда слушай…
Больше века назад.
«В ту пору мне было тридцать пять лет. В марте месяце, третьего числа, 1877 года, едва вернувшись из Москвы в Петербург, я получил записку: