Именно поэтому Михаил Никифорович настоял, чтобы это учебное заведение распахивало двери только перед отпрысками дворянских семей, впрочем, не отказывая и детишкам богатых купцов и священников.
Основатель был непреклонен и в отношении религии – сюда принимали только христиан, и никого больше. Катков определил строгую стратегию деятельности лицея – воспитание подопечных в духе Самодержавия, Государственности, Церкви.
Когда Герасим Сергеевич, торжественно ведя сына за руку, оказался в атмосфере классицизма, которой, казалось, здесь было пропитано все – даже пуговицы на сюртуке швейцара, он почувствовал благоговение и радость – сын в надежных руках.
Классным наставником Коли оказался высокий молодой человек с узким, некрасивым, очень серьезным лицом (оно внушало доверие Савину-старшему), в очках с тонкой оправой, приветствовавший нового воспитанника с кислой улыбкой.
– Ну что, мсье Савин, – он еле выдавил из себя улыбку, – позвольте поздравить вас с поступлением в наше учебное заведение. Надеюсь, вы слышали, что наши ученики прилежно занимаются и хорошо себя ведут. Наш лицей известен всей России, и учиться в нем – большая честь. Вот почему мы не терпим шалости и непослушания.
Под его пристальным взглядом, который будто прошивал насквозь, Коля опустил голову.
Он сразу невзлюбил своего ментора, почувствовав, что не понравился ему. Неужели этот долговязый журавль прочитал его мысли?
– Меня зовут Александр Илларионович Юшкевич, – представился классный наставник. – Пройдемте, я покажу вам вашу комнату.
Коля бросил на отца отчаянный взгляд, но Герасим Сергеевич, потрепав сына по плечу, заторопился уходить.
Мальчику казалось, что с уходом отца уходит и его свобода.
– Пойдемте, – повторил Юшкевич и скорее потащил, чем повел нового воспитанника. – Думаю, вам не терпится увидеть свои хоромы.
В его твердом голосе не слышалось иронии, и это было странно, потому что Николая поселили в маленькой комнатке, с железной кроватью, с комодом и бюро.
Позже Коля узнал, что такие комнатушки у всех лицеистов.
Савин тут же хотел плюхнуться на серое, похожее на казарменное, тонкое одеяло, но наставник остановил его:
– Скоро обед, молодой человек. Пока рекомендую ознакомиться с расписанием. – Он улыбнулся, даже не улыбнулся – просто растянул губы. – Наши воспитанники встают очень рано, в шесть часов.
– В шесть? – Коля дернулся, как китайский болванчик. Он, баловень матери, обожал поваляться в постели. – В шесть часов? Но это невозможно.
На бледном лице Александра Илларионовича не дрогнул ни один мускул.
– Подъем в шесть, – еще раз сказал он и повернулся к двери, небрежно бросив через плечо: – За вами придет гувернер.
Ментор удивительно бесшумно закрыл за собой дверь, как бесплотная тень, и Николай почти упал на кровать, звякнувшую под тяжестью его тела.
В шесть часов! Подумать только! Летом – еще куда ни шло, но осенью и зимой… Вставать так рано, когда за окном кромешная тьма. Господи, за что родители так наказали его? Почему не дали шанса?
Он обхватил руками голову, дернув себя за пшеничную прядь, и непременно заплакал бы, хотя считал, что плачут только девчонки, если бы гувернер Алексей, высоким большим лбом и круглым лицом напоминавший Ломоносова, не постучал в комнату:
– На обед!
В коридор потянулись воспитанники. Алексей, отрывисто отдавая команды, строил их в шеренгу.
Коля по привычке хотел поартачиться, побузить, но, увидев, что остальные мальчики послушно строятся, встал рядом со стройным подростком, похоже, не старше его.
– Не возражаете?
Подросток покачал головой и с интересом спросил:
– Новенький? Не видал вас раньше.
– Новенький, – мрачно отозвался Коля и опустил голову.
– Тогда позвольте представиться – Павел Савицкий. – Лицо у стройного мальчика было тонкое и благородное.
Савин напрягся. Он где-то слышал эту фамилию. Вполне возможно, ее не раз упоминали родители, следовательно, семья мальчика принадлежала к высшему обществу. Впрочем, ничего удивительного, здесь учились дети важных сановников и богатых купцов.