— Чувствуйте себя дома! Но я заметила ваш взгляд, не отпирайтесь! — возбужденно произнесла она с интонацией веселой злости и не без фамильярности. — Весь Петербург говорил об этом бесконечно, и как же это скучно! Чопорная столица и такая патриархальная Москва… Что, до сих пор все гадаете — кто же убил француженку? А хотите, я расскажу Вам? Рассказать? Или нет? — и она звонко расхохоталась, видя мое замешательство. — А, пожалуй, и расскажу! Хотите слушать — извольте. Но дайте мне слово… А впрочем, если и нарушите, то какое мне дело? — перебила она саму себя. — Даже если и расскажете кому — кто поверит, где доказательства? Да и я все стану отрицать…
Слишком хорошо заметно было, что ей давно хотелось говорить об этом, но всё было не с кем.
Глава 12
Убийца и планы на будущее
— Это я приказала своим людям убить ее, — заговорила она снова совершенно ровным голосом. И тут же пришла в возбуждение: — Она ворвалась в комнату, когда я была у Шалевского, и осыпала меня бранью! Кто! Содержанка! Набросилась на меня с кулаками. Такое не прощают. Он схватил ее и держал, пока я не ушла. Начал утешать её при мне! А ведь я была беременна тогда нашим с ним ребенком, и он знал…
— Такое не прощают, — повторила она. — Она должна была умереть. Я ушла и в тот же вечер приказала своим людям убить ее. И они сделали, что им было сказано, но побоялись прихватить хоть что-то — что взять с глупой дворни! А догадались и взяли бы кошелек или шубу, или кольцо и всё, ВСЁ списали бы на воров-разбойников! И нет никакого следствия! Но нет, эти тупицы показали свою честность! — и она снова зло рассмеялась. — А затем — эти ужасные допросы, мне пришлось просить, умолять отпустить меня за границу, и должны были вмешаться некоторые лица, благодаря которым меня только и выпустили! Вот что мне пришлось вынести из-за моей глупой любви! Но для него я была лишь очередная bien-aimé, возлюбленная на краткий срок… А ведь я, в самом деле, так любила его!
Я не верила своим ушам. Эта женщина говорила о СВОИХ страданиях, рассказывая об убийстве и безвинно пострадавших вследствие него людях!
… — Всё из-за любви, — продолжала она со странною усмешкой. — Я вынуждена была уехать, а он писал мне из заключения письма… такие, знаете ли, трогательные письма.
Писал, что мы должны назвать нашу новорожденную именем убитой. Он взял с меня слово, что дочь наша будет носить её имя, чтобы ее дух успокоился и не вредил нам. Я назвала. Он мистик и верит, что душа убиенной отпустит нам грех и все такое, — и она засмеялась искусственным смехом, в котором не было и искры веселья.
— Теперь всё это кажется мне таким далеким… И Шалевский с этими его пьесками о мещанской морали добродетельных провинциальных помещиков, ха-ха-ха! Дюбуа! Вот кто по настоящему велик! Он будет более знаменит, чем его отец! Вы читали его последний роман? Чудо! Вы знаете, как только мой муж умрет, мы обвенчаемся, и я рожу Александру столь же гениального сына, и он будет знаменит даже более, чем его отец и дед! А его отец (мысленно она уж родила сына) всё, знаете ли, хочет меня исправить. Все решительно хотят меня исправить! — и она громко рассмеялась, запрокинув голову.
— «…Предрассудок! он обломок
Давней правды. Храм упал», — на память громко продекламировала она Баратынского.
Я смотрела на нее широко открытыми глазами. Эта женщина кажется безумной или в действительности безумна совершенно?
Видя мое замешательство, она расхохоталась еще громче:
— Вы знаете, французы считают нас, русских дам, какими-то мифическими богинями! Мой Дюбуа верит, что мы все ходим на медведя и питаемся одними конфектами! Это так трогательно, не правда ли? — спросила она очень живо, залилась громким смехом и рукой, с пальцами, унизанными тяжелыми драгоценными перстнями, взяла со столика фужер с игристым напитком. — Да пусть себе, если это их забавляет! Как, впрочем, и нас! Да пейте же вино, мы угощаем своих гостей великолепным вином! И оставайтесь, сегодня поздно будет герцог де Морни (вы знаете, он пишет водевили?), так он будет читать нам сегодня вечером новую свою пиесу!..
Прелестная девушка лет семнадцати с лучистыми голубыми глазами и рыжеватыми волосами, в светлом шелковом платье (старшая дочь ее, как шепнули мне на ушко, да это было видно и без слов, по чертам ее), бывшая здесь же, села за рояль и начала негромко музицировать в ожидании гостей. Я разместилась в креслах в полутени с фужером шампанского, прикрыв глаза и как бы наслаждаясь аккордами. Голова моя шла кругом, но вовсе не от «Veuve Clicquot»!