И вот, она убита! Известие это поразило меня своей мрачностью и непоправимостью.
Вечером, сидя с мужем в ложе, я более прислушивалась к своим мыслям, чем к голосу примы, блиставшей драгоценностями на сцене, и снова и снова звучали в моем мозгу слова бедной Жанет: «Я решилась сама быть у него сегодня вечером!» — и вновь видела я перед собой её лицо с чарующей грустной улыбкой. И я смотрела на сцену ничего не видящим взглядом, сжимая до боли в пальцах черепаховую ручку веера, не в силах справиться с охватившей меня тоской.
К счастью, муж мой был всецело увлечен представлением и еще более — закускою в буфете и не обратил на мое состояние особого внимания.
…Через пару дней с визитом к нам была Анастасия Петровна Перегуд-Залесова, старинная наша знакомая, со своей дочерью, девицей, впервые выходящей в свет в этом году.
— Ах, Мари, что скажешь ты насчет последних новостей?! — пренебрегая этикетом на правах близкой к нашему семейству, произнесла Анастасия Петровна скороговоркой с порога, и довольно резво, для ее тучного сложения, рысцой подбегая ко мне, распространяя вокруг себя запах пудры и духов от Ралле, после поцелуя, более воздушного, чем настоящего.
— А что такое?
— Шалевский арестован!
— Шалевский?
— Да-да! Вся Москва шумит! Всюду, решительно всюду, говорят об этом! Как? Разве можно? Человек такого благородства, одна из лучших семей, и вдруг обвинение в убийстве!
— УБИЙСТВЕ?!
— Ну да, Мари, убийстве француженки его! Лизон, поди … — спохватившись, произнесла она и замешкалась, не зная, куда отослать дочь свою.
— Ах, да что вы, maman, все говорят об этом, и я уж всё слышала, — лукаво улыбнувшись, сказала Лиза.
— Ну Бог с тобой Лиза, раз уж ты знаешь. Экая молодежь пошла — всё-то уже знают, и нет того, чтобы из приличия сделать вид, что не слышала! — сказала она деланно сердито и тут же рассмеялась вдруг, и Лиза засмеялась тоже, и ее хорошенькое личико, всё еще розовое с мороза, украсилось двумя ямочками, словно сделанными пальчиками купидона.
Но мне было не до смеха. Вдруг страшная мысль пришла ко мне в голову:
— Как… как звали эту француженку?
— Жанет. Жанет Дюпон, если память мне не изменяет. Он привез ее откуда-то из парижских трущоб и облагодетельствовал, жила тут как у Христа за пазухой. Купчихою сделал, из грязи в князи, и вот, поди ж ты, терпит теперь за нее этакие напасти!
Я остолбенела. Всё вдруг сложилось в моей голове в единую целую картину.
— Да что с тобой, mon chéri? Ты побледнела!
— Так, ничего…
— А как он красив! — мечтательно сказала Лиза, накручивая свой белокурый локон на тонкий пальчик.
— Кто, душа моя?
— Да Шалевский! Глаза огненные, и брови, и волосы прекрасные, и бледность такая интересная!
— Молчи, Лиза, всё вам интересно, да не всё к месту, — напуская на себя довольно ненатурально строгость, отрезала Анастасия Петровна. — Девушке нечего об таком думать, у нее есть для того отец и мать. А ото всех этих романов да любовей — грех один и несчастия!
Хорошенькая Лиза потупилась и стала рассматривать кружевную оборку платья и носок своего ботинка, улыбаясь уголками коралловых губок.
И тут вспомнила я, как видела Шалевского однажды на балу в дворянском собрании. Тогда сложилось у меня о нем впечатление двойственное. Лицо его, привлекательное вполне, и привлекательное, даже, пожалуй, слишком, в то же время имело какое-то странное выражение. Он был высок ростом, очень хорошо одет, держался уверенно и прямо и умел расположить к себе, но слухи о нем ходили противоречивые и даже мрачные. Как слышала я, многие девицы и дамы подпали под его магнетизм, и многие семейства от него пострадали. Но был он очень знатен и очень богат, и маменьки прочили своим дочерям его в партию весьма желательную. В обществе держал он себя, как человек очень светский, играл всегда крупно и часто выигрывал. Вот, пожалуй, и всё, что знала я о нем ранее. Теперь же, волею судьбы, узнала я о нем много больше, и это ужаснуло меня.
Мог ли он УБИТЬ ту, которую некогда так любил?..
Глава 8
Молодой обер-прокурор против старого генерал-губернатора
Весело потрескивали березовые дрова в изразцовой печи, горели свечи, мерцал фарфор и сиял хрусталь на столе, напольные часы пробили половину восьмого вечера, и обед наш, в семейном кругу, подходил к концу.
— Что новенького, Анатоль? — добродушно улыбаясь, спросил дядюшка, обыкновенно обедавший у нас по средам, отодвигая тарелку и берясь за фужер. — Уж простите меня, старого греховодника, дети, поста не держу: врач мой предписывает не менять привычной диеты! — и он довольно фыркнул над своей шуткой.