Отъезд Роберта на богомолье, из которого он так и не возвратился, оставил еще малолетнего Вильгельма главой самой буйной знати, и он рос среди измен и анархии, перешедших наконец в открытое возмущение. Восстание подняли округа Бессина и Котантена, где дольше всего сохранялись разбойничий дух и склонность к насилию. Весть о заговоре застигла Вильгельма в его охотничьем домике, и у него хватило времени только для того, чтобы броситься в реку с мятежниками за спиной. Кавалерийская схватка на скалах Валь-Эс-Дюн, к юго-востоку от Кана, дала Вильгельму власть над герцогством, и старая скандинавская Нормандия навсегда подчинилась влиянию новой цивилизации, проникавшей с французскими союзниками и языком.
Сам Вильгельм был ярким представителем этой переходной эпохи. В характере молодого герцога старый мир странным образом сливался с новым, пират сталкивался с политиком. Вильгельм был последним и самым грозным представителем северной расы. В его гигантской фигуре, непомерной силе, диком взгляде, отчаянной храбрости, бешеном гневе, беспощадной мстительности, казалось, воплощался дух «морских волков, так долго живших грабежом всего мира». «Вильгельм не имел во всем свете равного себе рыцаря», — говорили даже его враги. Люди и лошади падали под ударами копья мальчика-герцога в сражении при Валь-Эс-Дюн. Бешеная живость его характера выражалась в рыцарских приключениях его юности, в его борьбе всего с пятью солдатами против пятнадцати анжуйцев, в вызывающей поездке по земле, которой домогался у него Жоффруа Мартел, поездке с соколом на руке, как будто для него война и охота были одно и то же. Никто не мог натянуть его лук. Своей палицей он проложил себе путь сквозь цепь английских воинов к подножию знамени.
Он достигал наибольшей высоты именно в те моменты, когда другие приходили в отчаяние. Его голос гремел, как труба, когда он старался остановить своих солдат, обращенных в бегство натиском англичан при Сенлаке. Во время зимнего похода к Честеру он шел пешком во главе своих изнуренных войск и собственноручно помогал расчищать дорогу сквозь снежные сугробы. Вместе с нормандской смелостью в нем проявлялась и нормандская безжалостность. Когда жители Алансона в насмешку над его происхождением повесили на городских стенах сырые кожи с криками «Вот работа для кожевника!», то Вильгельм велел выколоть пленникам глаза, отрубить руки и ноги и бросить их в город. После своей величайшей победы он отказал телу Гарольда в погребении.
Сотни жителей Гемпшира были выгнаны из их жилищ, чтобы очистить ему место для охоты, а опустошение им Нортумбрии превратило север Англии в безлюдную пустыню. Жестокость и беспощадность сквозили в самих его шутках. Когда он состарился, то французский король Филипп насмеялся над неуклюжей полнотой Вильгельма и, когда болезнь уложила его в постель в Руане, сказал: «У Вильгельма такие же долгие роды, как у женщины». «Когда я встану, — побожился Вильгельм, — я побываю у обедни в стране Филиппа и щедро одарю церковь за счастливые роды; я принесу ей тысячу свечей. Этими свечами будут пожары, при свете которых заблещет сталь». В пору жатвы вдоль французской границы запылали города и села во исполнение обета Вильгельма.
Та же суровость характера сказалась и в его любви к уединению. Он обращал мало внимания на любовь или ненависть людей. Суровый взгляд, гордость, молчаливость и дикие порывы гнева наводили страх на его приближенных. «Он был так могуч и свиреп», — писал английский летописец, — что никто не осмеливался противоречить его воле». Он был любезен только с Ансельмом, и это еще сильнее оттеняло общую суровость его тона. Сам гнев его мало проявлялся в словах. «Ни с кем не говорил Вильгельм, и никто не осмелился заговорить с ним», когда он получил известие о восшествии на престол Гарольда. Только уходя из дворца в глушь лесов, Вильгельм становился другим человеком. «Он любил диких ланей и оленей, как будто был их отцом, и человек, виновный в их убийстве, подвергался ослеплению». Сама смерть застала Вильгельма таким же одиноким, каким прожил он всю свою жизнь. Когда король испустил последний вздох, то вельможи и священники разбежались, и обнаженное тело Завоевателя осталось распростертым на полу.
Гений Вильгельма превратил его из чистого норманна в великого полководца и политика. За ростом нормандского могущества ревниво следил граф Анжуйский Жоффруа Мартел, и ему удалось вооружить против Вильгельма французского короля. Опасность превратила Вильгельма из странствующего рыцаря в стратега. Когда французская армия перешла границу, он осторожно держался на ее флангах, пока на одну из ее частей, расположившуюся в маленьком городке Мортемер, не напали врасплох его воины и не разбили ее наголову. Другую дивизию теснил сам герцог, когда Ральф де Тени, взобравшись на дерево, передал ей известие о гибели их товарищей. «Вставайте, вставайте, французы! Вы спите слишком долго; идите хоронить ваших друзей, лежащих мертвыми в Мортемере».