Если владельцем поместья оказывался несовершеннолетний, то опеку над ним принимала на себя корона и все доходы с имения шли королю. В случае перехода поместья к наследнице ее рукой распоряжался король, обычно отдававший ее самому выгодному претенденту. Большинство поместьев облагалось специальными сборами в пользу короны; с целью определения и регистрации этих пошлин Вильгельм рассылал по всем графствам комиссаров, отчеты которых сохранились в писцовой книге (Domesday Book). Присяжные, избираемые от каждой сотни, давали под присягой показания о размерах и естественных условиях каждого поместья, о числе, именах и положении его жителей, стоимости его до и после завоевания и о сборе с него в пользу короны.
Другое ограничение для мятежного духа феодальных баронов Вильгельм нашел в данном им церкви устройстве. Одним из первых его действий был вызов из Нормандии Ланфранка для содействия в церковных реформах. За низложением Стиганда, которого заменил в Кентербери Ланфранк, последовало смещение большинства английских прелатов и аббатов и назначение на их места нормандских духовных особ. Новый архиепископ очень содействовал повышению дисциплины среди духовенства, и, без сомнения, старания самого Вильгельма отчасти обусловливались желанием улучшить религиозную жизнь в его королевстве. «При выборе епископов и аббатов, — говорил современник тех дней, — он смотрел не столько на богатство и могущество назначаемого, сколько на его благочестие и мудрость. При открытии каждой вакансии он собирал епископов, аббатов и других мудрых советников и с их помощью заботливо отыскивал человека, по своим благочестию и мудрости наиболее пригодного к правлению церковью».
Но, как бы ни были хороши эти реформы, прямым их назначением было усиление королевской власти. Новые епископы и аббаты как иностранцы, были чужды народной массе; одновременно их влияние на народ было ослаблено передачей церковных дел из ведения общих судов, в которых епископ заседал рядом со светскими чиновниками, особому суду епископа. Такая реформа обещала в будущем немало затруднений короне, но в момент своего введения она устраняла обычную связь духовенства с народными собраниями, сглаживала память о первоначальном равенстве духовной власти и светской. Строго была проведена зависимость церкви от короны. От епископа требовалась такая же присяга, что и от барона. Ни один вассал короля не мог быть отлучен от церкви без королевского разрешения. Ни один собор не мог издавать законов без согласия и утверждения короля; ни одна папская булла не могла быть принята в королевстве без его позволения. Король твердо отвергал притязания, которые начала предъявлять римская курия. Когда папа Римский Григорий VII потребовал от него вассальной присяги, то король резко отказал. «Я никогда не намеревался присягать, да и теперь не намерен, — сказал Вильгельм, — я никогда этого не обещал и не вижу, чтобы мои предшественники были вассалами ваших».
Но главнейшей опорой короне служили богатство и личное могущество короля. Сколько ни жаловал Вильгельм поместий дворянству и солдатам, но богатейшим землевладельцем все же оставался он сам. Строгое взыскание феодальных пошлин обогащало казну в Уинчестере, начало которой было положено добычей во времена завоевания. Но Вильгельм нашел и более легкий источник доходов, обложив особым сбором прибывших из Нормандии еврейских купцов, которые, пользуясь его покровительством, основали в главнейших городах Англии особые еврейские кварталы. Евреи не имели в стране гражданских прав, и кварталы, в которых они жили, подобно королевским лесам, не подчинялись общему праву. Сам еврей считался собственностью короля, и его жизнь, как и имущество, вполне зависели от королевской милости; но это была собственность совсем иная, чтобы легко от нее отказываться. Евреи не были подсудны местным судам, и их торговые дела рассматривались государственными чиновниками. Их документы хранились для безопасности в Вестминстерском дворце. Им давали свободу в отправлении религиозных обрядов, позволяли строить синагоги и ставить во главе своих духовных дел главного раввина.
Присутствие евреев, по крайней мере в первые годы, без сомнения, было благодетельным для всего королевства. С их прибытием в страну прибывали капиталы, и как ни высоки были проценты, которые они брали ввиду общей неуверенности в завтрашнем дне, но еврейский кредит послужил толчком к невиданному еще в Англии развитию промышленности. В столетие, следовавшее за завоеванием, в Англии сильно оживилась архитектура, и страна покрылась множеством замков и соборов, строившихся не иначе как при помощи займов у евреев. Их пример повлиял на постройку домов. Здания, еще и теперь называемые, например, в Линкольне и Сент-Эдмундсбери, еврейскими домами, были почти первыми каменными постройками, заменившими жалкие лачуги английских городов.