Если мы хотим отнестись справедливо к тому, что в иных действиях парламента, на первый взгляд, представляется вызывающим, мы непременно должны иметь в виду это вызывающее поведение короны в течение всего царствования Якова I. Относиться спокойно к таким неслыханным притязаниям власти — значило погибнуть. Притом эти притязания шли вразрез с лучшими стремлениями эпохи. Люди всюду искали закона. Ф. Бэкон отыскивал его в материальной природе; Гукер доказывал господство его в духовном мире. Те же стремления видим у пуританина. Он внимательно изучал Священное Писание, желая узнать волю Божью и, безусловно, следовать ей во всем: и в важном, и в мелком. Но это безусловное повиновение он выказывал только к воле Божьей; человеческие повеления имели для него силу только в случае их соответствия с законом, данным Богом. Сама вера обязывала пуританина рассматривать всякое требование, предъявляемое к нему установленными властями — светскими и духовными, и признавать или отвергать его, учитывая его соответствие с высшими обязанностями человека перед Богом. «В вопросах веры, — говорила госпожа Гетчинсон о своем супруге, — он всегда подчинял свой разум слову Божьему; а во всем прочем величайшие мирские авторитеты не смогли бы заставить его отказаться от своего суждения».
Очевидно, непроходимая пропасть отделяла такое настроение от безусловной покорности королю, требовавшейся Яковом I. В своем стремлении к законности пуританин доходил до педантизма, а сознание нравственного порядка и закона вызывало в нем нетерпимость к беззаконию и беспорядочности личной тирании; он выказывал критическое отношение к власти и даже, в случае нужды, упорное и непреодолимое сопротивление, вытекавшее не из пренебрежения к ней, а из преданности авторитету, более высокому, чем королевский. Если теория божественного права королей должна была неизбежно возмущать против себя лучшие силы пуританства, то и высшие, и низшие его стороны одинаково возмущало отношение Якова I к епископам. Уже понимание Елизаветой ее верховенства над церковью служило для подданных сильным камнем преткновения, но, по крайней мере, для Елизаветы верховенство было просто отраслью ее власти. Яков I смотрел на верховенство, как и на королевскую власть, совсем иначе, чем Елизавета. Взгляд этот образовался у него под влиянием тяжелых унижений, перенесенных им в Шотландии в борьбе с пресвитерианством. В начале его царствования шотландские пресвитеры оскорбляли и пугали его, и он стал смешивать пуритан с пресвитерианами. Но, в сущности, для внушения этой мысли не нужно было предрассудков. Сама по себе она была вполне логична и соответствовала предшествовавшим ей посылкам.
Яков I разделял учение кальвинизма, но в его церковном строе, в ежегодных собраниях, в публичном обсуждении и критике мер правительства с церковной кафедры он видел организованную демократию, угрожавшую короне. Новая сила, упразднившая в Шотландии власть епископов, могла упразднить и монархию. На ту и другую, под прикрытием то религии, то политики, нападал народ. Из того, что враг был один и тот же, Яков I, со свойственной его роду близорукостью, вывел заключение о единстве интересов епископа и монархии. «Без епископа нет короля», — гласило его знаменитое изречение. Надежды на церковную реформу не нашли сочувствия у короля, которого ничто так не восхищало в Англии, как ее устроенная и послушная церковь, ее синоды, собиравшиеся по воле короля, ее суды, проводившие королевские указы, ее епископы, считавшие себя ставленниками короля.
Он принял петицию тысячи и созвал в Хемптонкорте на совещание епископов и пуританских богословов, но не выказал желания обсуждать принесенные жалобы, а воспользовался случаем для проявления своей богословской учености. На требования пуритан он смотрел с чисто политической точки зрения. И епископы объявили, что оскорбления, которыми король осыпал их противников, были внушены ему Святым Духом; пуритане еще осмеливались оспаривать его непогрешимость. Яков I закрыл совещание угрозой, раскрывшей политику короны. «Я заставлю их подчиниться, — сказал он о возражавших, — или выгоню их из страны».