Правда, он называл порождением дьявола абсолютную власть епископов; зато полновластие пресвитеров он считал установлением слова Божьего. Для церкви, устроенной по образцу Женевы, он требовал власти, превосходившей самые смелые мечты властителей Ватикана. Вся духовная власть и суд, определение вероучения и установление обрядов должны находиться целиком в руках служителей церкви; им же принадлежит и надзор за общественной нравственностью. Эти пресвитеры, распределенные по классам и собраниям, должны управлять своей паствой, определять свои отношения, разрешать вопросы веры, поддерживать дисциплину. Их оружием служит отлучение, за пользование которым они отвечают только перед Христом. Задача светского правителя заключается просто «в надзоре за выполнением решений пресвитеров и в наказании их нарушителей».
Дух кальвинистского пресвитерианства исключал всякую терпимость в обрядах или вере. Правление пресвитеров не только представлялось единственной законной формой церковного устройства; но все другие формы подлежали беспощадному уничтожению. За ересь наказанием служила смерть. Никогда теория преследования не выдвигалась с такой слепой и беспощадной жестокостью. «Я запрещаю, — писал Картрайт, — освобождать раскаявшихся от смерти… Еретики должны предаваться смерти немедленно. Если она кровава и жестока, мне приятно считаться на стороне Святого Духа».
Оценку подобных мнений было бы благоразумно предоставить здравому смыслу самого народа. Действительно, скоро они встретили уничтожающую критику в «Церковном правлении» Ричарда Гукера. Этот церковник был сначала «настоятелем Темпля», но отвращение к церковным спорам заставило его удалиться из Лондона в один из приходов Уилтшира, который он позже променял на приход среди спокойных лугов Кента. Отличавшая все благородные умы его времени широта симпатий, столь заметная у Шекспира и Бэкона широта мысли соединялись в Гукере с достоинством и возвышенностью слога, добывшими ему одно из первых мест среди английских прозаиков. Хотя Гукер был священником, его дух и метод были скорее философскими, чем богословскими. Церковному догматизму пресвитериан и католиков он противопоставил авторитет разума. Он покинул узкую почву доводов от Писания и основал свои выводы на общих началах морали и политики, на вечной обязательности естественного закона. Система пуритан основывалась на предположении, что Писание, и одно только оно, установило неизменные правила человеческого поведения во всех вопросах, касающихся веры, богослужения, дисциплины и правления церкви.
Гукер доказывал, что божественный порядок проявляется не только в писаном откровении, но и в нравственных отношениях, историческом развитии, общественных и политических учреждениях людей. Он требовал для человеческого разума права определять законы этого порядка, различать в них неизменное от переменчивого, различать в самой Библии временное и вечное. Ему было легко перейти на почву богословского спора, где люди, подобные Картрайту, защищали дело пресвитерианства, — легко было показать, что никогда никакая форма церковного устройства не имела безусловной обязательности и что во все времена формы обрядов предоставлялись на усмотрение церквей и различались в разные эпохи. Истина, на которой Гукер основывал свое доказательство, представляет гораздо большую цену, чем само доказательство; выразившееся в его произведении признание божественного порядка в истории человечества и божественного закона в человеческом разуме соответствовало благороднейшим устремлениям века Елизаветы. Но едва ли нужно было опровергать этим пресвитерианство. Популярная в Шотландии, его система никогда не пользовалась общим признаки ем в Англии; она до конца оставалась скорее церковным, чем народным верованием, и даже в момент ее внешнего торжества при республике она, кроме Лондона, Ланкашира и части Дербишира, отвергалась всей Англией.