А как он примкнул к вашей группе?
Не то чтобы у нас было какое-нибудь специальное заседание совета, чтоб Бродский примкнул. Прошло некоторое время, и оказалось, что мы беспрерывно видимся и даже проводим массу времени вместе, знаем все друг про друга. Хотя в это время мы женились, у нас были какие-то путешествия, какие-то увлечения и т.д., но впечатление того, что мы проводим массу времени вместе, оставалось. Во-первых, скажем, возлияния, чтение стихов в каких-то небольших собраниях, может быть, даже ежевечернее в какие-то сезоны определенные, но, кроме того, еще и жажда чтения стихов друг другу. Мы жили примерно в одном районе. От Рейна до меня было ходьбы 5 минут, а до Бродского от нас было 4 или остановок. И он жил как бы на середине между Бобышевым и нами. Что касается меня, то несколько раз в день он мне звонил, я ему звонил. У него была, например, такая "остроумная" шутка. Он звонил — при том, что телефоны прослушивались явно, и даже люди стояли в некоторые минуты у подъездов, особенно когда иностранцы какие-то приезжали — он звонил и говорил: "Але, это квартира Наймана? Это вам из КеГеБе звонят". И чтение стихов по телефону, и чтение стихов при встрече. Я описал в книге, как он читал мне "Большую элегию Джону Донну" [С:130- 36/I:247-51], только что написанную, еще горячую, в железнодорожных кассах, к ужасу всех стоящих в очереди за билетами[54]. Надо сказать, что антагонизма между группками нашими не было[55]. Разумеется, мы уважали больше всего себя. Например, я говорил кому-то: "Если бы я хотел писать такие стихи, как ты, я писал бы такие стихи, как ты. Но я пишу такие, какие пишу я, потому что мне их хочется писать". Скажем, была группа: Еремин, Уфлянд, Кулле, Виноградов и Лосев (Леша Лифшиц)[56]. И мы к ним относились, как к друзьям. Мы отдавали должное тому, что они пишут. Из Москвы приезжали... Долгое время в моем сознании, и не только в моем, безусловным поэтическим лидером времени, бесспорным, был Стась Красовицкий[57], москвич. Их было три очень талантливых поэта — Красовицкий, Хромов и Чертков[58]. Я ни с кем совершенно не собираюсь вступать в полемику. Я просто действительно их считаю замечательными русскими поэтами. Другое дело, что Красовицкий в начале 60-х годов отказался от поэзии. Хромов продолжал писать. С Чертковым свои случились всякие злоключения. Не говоря уже о том, что он попал в лагерь, потом уехал за границу и т.д. Мы смотрели друг на друга с некоторым высокомерием, но все понимали, что высокомерие — это просто тот костюм, который надо на себя надевать. А на самом деле мы относились друг к другу с искренней доброжелательностью. Честно говоря, с некоторым недоверием смотрели на так называемую группу "горняков". У них был курс на публикацию. И они все очень быстро стали публиковаться[59].
Кто входил в эту группу?
Британишский, Кушнер, Агеев, Кумпан, Битов, Королева, Горбовский. Они были безусловно одаренные люди. Горбовского мы очень любили. Вообще, талант — вещь очень редкая, как мы знаем. И в таланте есть обаяние. Если человек не совсем уж сбрендил на себе и не все время думает о том, как ему сохранить скорлупу, в которую он себя запер, то талант его очень легко пленяет. А Горбовский был и, я думаю, есть, никуда это не ушло, необыкновенно талантлив. Тут не надо было задумываться, за что любить его стихи[60]. Мы их любили так же, как его поведение. (Так же и Голявкина: это талантливый прозаик, совершенно недооцененный. Он несколько замечательных книг издал. Тут тоже была пленительность таланта.) Что касается остальных "горняков", или членов литературного объединения Горного института, то их держали немного взаперти, как в таком хорошем колледже, знаете, чтобы они не путались с уличными, хотя они из себя изображали как раз уличных. Но они могли заразиться от нас наплевательским отношением ко всему, что могло быть названо сколько-нибудь официальным. А тогда, да и до последнего времени, нельзя было ничего напечатать без хотя бы тонкого яда официальности.
55
Владимир Уфлянд в своих воспоминаниях так охарактеризовал общее умонастроение: "Сторонники безвластия козыряли именами Пастернака, Хлебникова, Ахматовой. ... Мандельштам, Гумилев, Цветаева, Кузмин, Крученых и тем более Хармс, Введенский, Клюев тогда только-только по разрозненным строчкам стали возникать из пропасти запрещения. // Вопрос о научной классификации возникающей на глазах новой поэзии в зависимости от степени отношения к авангардизму, модернизму, классицизму и т.д. стоял тогда не особенно остро. Враг у всех, и у архаистов, и у новаторов, был один: социалистический реализм" ("Один из витков истории Пи- терской культуры , "Петрополь", Вып. 3, 1991, С. 109-10).
56
См. о "филологической школе" статью Льва Лосева "Тулупы мы" ("The Blue Lagoon Anthology of Modern Russian Poetry", Ibid., Vol. 1, 1980, C. 141-49; перепечатано в "Новом литературном обозрении", No. 14, 1995, С. 209-15), См. также В.Уфлянд, "Один из витков истории Питерской культуры" (Ibid., С. 108-15) и его же "Могучая питерская хворь. Заклинание собственной жизнью" ("Звезда", No. 1, 1990, С. 179-84).
57
Станислав Красовицкий родился в Москве в 1935 году. Окончил Институт иностранных языков. В конце 50-х годов был участником литературной группы Леонида Черткова, печатался в "самиздатском" журнале "Феникс". Стихотворения Красовицкого см. "Грани" (No. 52, 1962, С. 114-18), альманах "Аполлон-77" (С. 105-106), "Ковчег" (No. 2, 1978, С. 30-33), "Эхо" (No. 1, 1980, С. 31-49), "Часть речи" (No. 4/5, 1983/4, С. 91-105), "Gnosis Anthology" (New York, 1981, Vol. 2, P. 164-69), "The Blue Lagoon Anthology" (Ibid., Vol. 1, C. 70-99), "Гнозис" (No. 1 1, 1995, C. 89-91. В России стихи Красовицкого опубликованы в журналах "Октябрь", (No. 4, 1991), "Новый мир" (No. 4, 1994), в "Антологии Гнозиса" ("Медуза": СПб., 1994, С. 99-103). В 1962 году Красовицкий уничтожил свои стихи и запретил их публикацию. Ныне он отец Стефан, священник Русской православной Церкви (зарубежной), снова пишет стихи, но совершенно другие — духовного содержания. В журнале "Гнозис" (No. 10, 1991, С. 140- 49; No. 1 1, 1995, С. 119-36) начата публикация переписки Красовицкого с Дмитрием Бобышевым (1970-71 годы), отчасти проливающая свет на эту крупнейшую и загадочную фигуру в неофициальной российской поэзии. О Красовицком см. Михаил Айзенберг, "Некоторые другие... (Вариант хроники: первая версия)" ("Театр", No. 4, 1991, С. 98-118), Виктор Кривулин, "У истоков независимой культуры" ("Звезда", No. 1, 1990, С. 184-88) и его же предисловие к публикации в "Октябре": "На пороге двойного бытия" (No. 4, 1991, С. 136).
58
О литературной группе "инязовцев" см.: Андрей Сергеев, "Мансарда окнами на запад", беседа с Владиславом Кулаковым ("Новое литературное обозрение", No. 2, 1993, С. 289-96); Вл.Кулаков, "Отделение литературы от государства. Как это начиналось" ("Новый мир", No. 4, 1994, С. 99-112) [с подборкой стихов Г.Андреевой, О.Гриценко, Ст.Красовицкого, А.Сергеева, В.Хромова, Л.Черткова, Н.Шатрова — С. 113-32].
59
См. статью Владимира Британишского "Студенческое поэтическое движение в начале оттепели" в "Новом литературном обозрении" (No. 14, 1995, С. 167-80), мемуары Глеба Горбовского "Остывшие следы. Записки литератора" ("Лениздат": Л-д, 1991) и составленный Андреем Битовым специальный выпуск журнала "Соло" (No. 6, 1991).