Подход к его произведениям не только в контексте изгнания, но и в контексте туризма нарушает названную выше иерархию и может даже показаться неприемлемым. Исследуя модернистский и постмодернистский дискурсы, Карен Каплан делает замечание, которое объясняет причины такой реакции:
Из определений изгнания и туризма в обыденном смысле следует, что эти понятия находятся на противоположных полюсах современного опыта перемещений: изгнание подразумевает насилие; туризм – свободу выбора. Изгнание предполагает отлучение человека от изначального окружения; туризм расширяет понятие «окружение» до глобального. Изгнание играет особую роль в западных нарративах о политических формациях и культурной самоидентификации – и может быть ретроспективно прослежено именно в этой роли вплоть до эпохи эллинизма. Туризм же возвещает наступление постмодернизма – это продукт расцвета культуры потребления, досуга, технологических инноваций. С точки зрения культуры изгнание относится к модернистским формациям высокого искусства, а туризм занимает диаметрально противоположную позицию как знак всего коммерческого и поверхностного[68].
С точки зрения Каплан, туризм и индустрия путешествий являются характерным продуктом постмодернистского потребительского общества, которое описывал в своем эссе Фредрик Джеймисон[69]. Коллективизм и конформизм масс, ассоциирующиеся с туризмом, бросают вызов модернистскому пониманию индивидуальности и уникальности субъекта, как пишет Каплан:
Европейский и американский модернизм ставит во главу угла оригинальность, одиночество, остранение, отчуждение и эстетизированный отказ от места проживания во имя места действия – художник «в изгнании» никогда не бывает «дома», всегда испытывает экзистенциальное одиночество, усугубленное тем, что чувство перемещения проникает во все его замыслы и озарения[70].
Рассмотренное на фоне модернистской ситуации явление туризма, как видно из работ Каплан и Макканела, знаменует собой «конец индивидуализма», о котором писал Джеймисон[71].
В силу долгой истории репрессивных режимов и ограничений, связанных с путешествиями, понятия изгнания и ссылки играют чрезвычайно важную роль в русских нарративах культурной идентичности[72]. Ключевая фигура здесь – Пушкин. Сравнение Бродского и Пушкина, возникающее в критике, вписывает Бродского в эти нарративы и устанавливает его место в русском литературном каноне – Бродский и сам провоцирует это своей поэтикой интертекстуальности[73]. Подобный подход, примененный к травелогам Бродского, ведет к тому, что эти тексты оказываются отрезаны от времени и места создания, целиком определяясь через метафизический дискурс изгнания. Но произведения Бродского в жанре путешествия, написанные после 1972 года, с их откликом на современность, одинаково связаны и с изгнанием, и с туризмом. Для того чтобы анализировать отклик Бродского на западную практику путешествий и показать, как положение туриста отражено в его представлении о собственной идентичности как путешественника, необходимо читать его тексты с учетом того понимания путешествий, изгнания и авторской субъективности, которое отражено еще в доотъездных стихах.
71
Наблюдения Джеймисона подтверждают высказывания Макканела в предисловии к изданию «Туриста» 1989 года, в котором он задается вопросом, действительно ли турист, описанный им, это постмодернистская фигура, знаменующая конец индивидуализма. См. прим. 1 на с. 12 наст. изд.
72
Дэвид Паттерсон утверждает, что «мотив изгнания» был «одним из отличительных качеств русской мысли в последние полтора столетия». Он пишет, что «для русского изгнание – это не просто социальное явление или форма наказания за политические преступления. Это еще и выражение того русского состояния, которое можно назвать бездомностью современного человека в экзистенциальном и метафизическом аспекте» (ix). Паттерсон использует изгнание как ключевую метафору в своем исследовании русской мысли, и соглашаться с ним или нет, но значение
73
Лев Лосев пишет: «В поэзии Бродского с самого начала явственно присутствует мотив, который Цявловский, говоря о Пушкине, назвал „тоской по чужбине“ <…> Многое у раннего Бродского проникнуто этим пушкинским настроением» (Loseff, Home and Abroad in the Works of Brodskii, 26). Петр Вайль говорит о «пушкинском комплексе» Бродского, комплексе «желания попутешествовать и нежелания уезжать насовсем, что подтверждается фактами биографии Бродского» (Вайль П. Пространство как метафора времени: Стихи Иосифа Бродского в жанре путешествия // Russian Literature. 1995. Vol. XXXVII. С. 405–416). См. также анализ некрологов в московских газетах и журналах на смерть Бродского, сделанный Олегом Лекмановым, демонстрирующий устойчивые сравнения Бродского и Пушкина (Лекманов О. «Что же пишут в газетах?» (Смерть Иосифа Бродского в зеркале московской прессы) // Новое литературное обозрение. 2004. № 3. С. 233–234).