— Ваш отец не опубликовал бы этого письма, — продолжил Романо. — Но вы — совсем другой. В журналистике вы не сильнее его, но очень несговорчивый. Создается впечатление, что вас что-то точит изнутри. Возможно, сказываются последствия войны, не знаю… Но все обстоит именно так. Вы никому не доверяете и копаетесь, копаетесь, чтобы убедиться, что это не «утка».
Романо допил свой бурбон и залпом выпил стакан холодной воды.
— Вы, вероятно, думаете, что главное для меня — это сохранить свою работу, — сказал он. — В данном случае вы, конечно, правы. Для меня вся эта история может плохо закончиться, если Вальдо совершит преступление и станет известно, что полиция была предупреждена. Моя дочь собирается этой осенью поступать в университет… Но если ее отец будет уволен…
— Я не упрямец, — горячо возразил Барт. — Я — король простофиль. Я не буду публиковать ни письма, ни других материалов, касающихся убийства Джеральдины Маклайн. А сейчас я должен вас покинуть.
Высокая девушка в вызывающе ярком платье по-прежнему стояла на углу 49-й улицы. Ее глаза с невероятно расширенными зрачками в полной растерянности вглядывались в темноту.
— Не все получается, как бы хотелось, Грета? — спросил Барт, остановившись рядом с девушкой. — Продавец рая опаздывает, и это тебя беспокоит?
— Не шутите так, это совсем не смешно. У меня такое ощущение, словно бур входит мне в спину.
— Не завидую тебе, цыпленок. Если бы мог, я с удовольствием помог бы тебе.
Грета провела по шее очень длинным и очень красивым ногтем, стараясь скрыть терзавшую ее тело боль.
— Ты неплохой парень, Барт, — неожиданно сказала она.
Вдруг лицо Греты просветлело, и она сказала:
— Сваливай, красавчик. Наконец-то идет мой парень.
— Ничего не имею против, — сказал Барт и бросил незаметный взгляд на таинственную фигуру продавца наркотиков. Его мерзкое лицо расплывалось в самодовольной улыбке. Он не торопился, наслаждаясь своим могуществом над страдающей несчастной девушкой. Барт почувствовал, как у него взмокло под мышками. Он сжал кулаки и прикусил губу.
— Какого черта я должен за всех переживать, — буркнул он и пошел дальше по улице.
Глава четвертая
Вальдо, глядя на Барта Хейдена, испытывал мучительное физическое недомогание. В моменты прозрения он ограничивался завистью к нему, приходя в отчаяние от его уверенности. Движения и жесты Хейдена были ловкими, решительными и эффектными. А его резкая, напористая речь казалась Вальдо почти оскорбительной.
Но когда знакомые симптомы предупреждали Вальдо о приближающейся мигрени, когда в висках начинала стучать кровь, образ Хейдена диаметрально менялся. Вальдо представлял его тощим и лысым рядом с женщиной, но, как всегда, полным уверенности и некоторого презрения. В такие моменты Вальдо казалось, что он видит сон. Он истязал себя, представляя, как рука Хейдена ласкает нежное тело женщины. Но чаще всего его разум мутило видение самой женщины, позволяющей Хейдену дотрагиваться до себя. Когда такие картины возникали в его мозгу, Вальдо готов был разорвать этого пылкого мужчину со странными, серого цвета глазами на куски.
Сам Вальдо мог овладеть женщиной только с помощью ножа.
Шумный большой город давил на Вальдо: он кричал, громыхал, опрокидывал, крушил…
Но Вальдо умел уходить в себя, освобождаясь от города, от его звуков и толпы. На подбородке начинал дергаться какой-то мускул, сотрясая тиком все лицо. Веки медленно опускались, скрывая недобрый блеск глаз. Волны страданий, еще минуту назад накатывавшие на плечи, шею и затылок, чудесным образом ослабевали. Боль становилась такой же сладкой, как боль желания.
Рука Вальдо, как уставший скорпион, медленно сползала в карман, инстинктивно нащупывая маленькую капсулу, в которой, несмотря на безобидную этикетку аспирина, находились таблетки кодеина. Он проглатывал несколько таблеток и погружался в безмятежное состояние покоя. И тем не менее Вальдо никогда не терял ясности ума. Это второе его состояние могло длиться мгновение или несколько минут, даже несколько часов, но он ни на секунду не терял контроля над своими действиями. Звуки города продолжали бить его по вискам, но уже не досаждали ему болью и не раздражали его. Они воспринимались им как мягкий и далекий рокот морского прибоя. Прохожие продолжали толкать его локтями, но их внешний вид, их крики и запахи терялись в далеких и расплывчатых серых тонах.